Я сразу увидал Бориса. Он не примыкал ни к одной из групп, держался особняком. И, в отличие от всех собравшихся, одет был не по коктебельски: не в шортах и безрукавке навыпуск, как обычно, а в брюках и свежевыглаженной городской рубашке с длинными рукавами.
Когда я, подойдя к нему и поздоровавшись, спросил, по какому случаю он вдруг так вырядился, объяснил, что будет участвовать в судилище, защищать проворовавшегося старика.
Я удивился:
– Как же выбудете его защищать? Ведь он действительно украл…
Борис усмехнулся:
– Ну, есть много способов.
На заседание выездной сессии суда я не пошел (предпочел обычный ежедневный свой поход в Мертвую бухту) и адвокатской речи Бориса не слышал. Но за обедом он, очень собою довольный, сообщил, что, надавив на судью всей своей юридической эрудицией, добился, что дело переквалифицировали с самой опасной статьи («хищение социалистической собственности») на какую-то другую, более мягкую, и старик отделался условным приговором.
По-настоящему запомнилась мне в его рассказе только одна, но весьма красноречивая подробность.
То ли прокурор, то ли общественный обвинитель, в общем, кто-то из представлявших сторону обвинения, в своей речи сказал, что только что прошел пленум ЦК по вопросам сельского хозяйства. И на пленуме этом особенный упор был сделан на увеличение производства молочных продуктов, в том числе, конечно, и сливочного масла. И это обстоятельство усугубляет вину обвиняемого, поскольку украл он не что-нибудь, а именно масло. Вот если бы он украл что-нибудь другое, скажем, несколько метров ситца, вина его была бы не так велика. А в этом случае, в свете решений только что прошедшего пленума ЦК, никакой либерализм неуместен. Смягчение приговора противоречило бы линии партии.
Борис, владевший партийной фразеологией не хуже, чем юридической, легко отбил эту атаку. И тут, конечно, не малую службу сослужило ему его комиссарство.
«Значит, я могу рассчитывать?..»
Привычные комиссарские повадки по-прежнему оставались главной приметой его облика, да и всего его жизненного поведения. Но суть этого его комиссарства теперь была другая.
Вспоминаю такой, крепко мне запомнившийся, наш диалог.
ОН (строго). Почему я вчера не видел вас на похоронах Веры Михайловны Инбер?
Я. Потому что меня там не было.
ОН. А почему вас там не было?
Я (слегка растерявшись). Да ведь я с ней, в сущности, даже и не был знаком.
ОН. А вы ходите на похороны только своих знакомых?
Я. В общем, да.
ОН. Значит, я могу рассчитывать?
Я. Безусловно.
Последние две реплики (и его, и моя), были произнесены как бы «в тоне юмора». Но было в них и что-то более серьезное. Что-то похожее на обещание, которое дав, уже нельзя было не исполнить.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте