Специалисты! – саркастически подумал я. – Контрразведчики! Засранцы!.. Что же, не понимали они, кто такой Мандель? Не знали, что с четырнадцати лет, с самых первых, еще детских стихов каждая его строчка была пронизана политикой. Взять хоть вот эту, еще далеко не самую крамольную: «Повальный страх тридцать седьмого года…».
И они всерьез полагали, что такой человек, оказавшись в свободном мире, забьется в угол, чтобы сидеть тихо и сочинять стишки типа «Птичка прыгает на ветке…»? Смешно!
Делиться с моим гостем-«контрразведчиком» этими своими мыслями я, конечно, не стал. Сказал:
– А вам не всё равно, как он там себя ведет? Он ведь уже не в вашей, так сказать, юрисдикции. Отрезанный ломоть!
– Нет, – возразил мой собеседник. – Нам не всё равно. Мы внимательно отслеживаем линию поведения каждого из наших бывших сограждан и делаем свои выводы. Вот, например, к Виктору Платоновичу у нас никаких претензий нет. Он ведет себя правильно.
Это заявление, признаюсь, сильно меня удивило. Может ли такое быть, чтобы Виктор Платонович Некрасов, Вика, как все мы его называли, оказавшись в Париже, вёл себя там осторожнее, чем у себя дома, в Киеве, где он по десять раз на дню повторял любимое свое присловье: «Бодал я советскую власть!»
Правда, в отличие от Манделя, открытых писем ни Бёллю, ни Римскому Папе он, конечно, не писал. Просто лень ему было заниматься такими глупостями.
– Так что же вы от меня-то хотите? – спросил я.
– От вас мы хотим, – объяснил мой собеседник, – чтобы вы повлияли на своего друга. Объяснили ему, что к чему, если сам он этого не понимает.
В тоне этой реплики ясно прозвучало то, что впрямую сказано не было: «Если он не хочет неприятностей для себя и своих близких». (В Москве у Манделя в то время еще оставалась дочь).
Было в этом нашем разговоре еще одно «подводное течение».
С Эмкой мы постоянно переписывались. Разумеется, не по почте: то и дело и у него, и у меня подворачивалась какая-нибудь оказия. Как правило, это были иностранные корреспонденты, с которыми я постоянно встречался у Войновича и с которыми у меня постепенно завязались и свои, сепаратные отношения. Писали мы друг другу обо всем, что нас тогда волновало, и в одном из последних своих писем я затронул ту самую тему, которую сейчас обсуждал со мною мой незваный гость. Я прямо высказал там Эмке свое недовольство его бурной общественно-поитической деятельностью. Ты, писал я ему, слегка ошалел от свободы и тратишь себя на всякую ерунду. Но ты уже вдоволь понаслаждался открывшейся тебе возможностью публично высказываться по всем волнующим тебя проблемам мироздания и мироустройства. И – хватит. Кончай с