Дерево на твоем окне. Евгений Штиль

возводили его явно не Томас Эндрюс, не Стасов и не Монферран. Скорее – потомки Дедала, создавшего некогда лабиринт для жутковатого Минотавра. Аверс и реверс здания были совершенно одинаковыми, а с высоты птичьего полета конструкция напоминала три гигантских бруска, сложенных буквой «П». Впрочем, имелись и здесь свои изыски – тот же фундамент в подражание кондитерским изделиям строители густо обсыпали керамической крошкой, а справа и слева от парадного входа некий искусник выложил из зеленых камней метровые цифры, обозначающие дату создания архитектурного шедевра. Кирпич, впрочем, использовали абсолютно неоригинальный – белый и чистый, как куски магазинного рафинада. Зато шторы в двухместном номере вполне отвечали духу времени: на них были изображены не то гнутые гвозди, не то застывшие в победном полете сперматозоиды. Этих летунов в последнее время лепили где ни попадя – на плечах и груди в виде татуировок, на майках и рубашках, а порой даже на книжных экслибрисах. Хорошо, хоть льющаяся из крана вода была самой обычной, порадовав родниковым вкусом и ледяной температурой. Не удержавшись, я даже лизнул ее и, к собственному удивлению, впервые за много лет не уловил запаха хлорки. Уже за одно это можно было простить здешнему заведению многое.

      Огромная кровать-полуторка с легким скрипом приняла мое утомленное тело, а пара дремлющих на тумбочке мух бешено завальсировала под потолком, отмечая подобным образом мое прибытие. Я взял пульт и выстрелил в насекомых. Поставленному в наказание в угол корейскому телевизору этого вполне хватило. Повинуясь движению моих пальцев, он включился и выключился, давая понять, что и в этой лесной глуши цивилизация с легкостью способна достать любого из нас.

      Как бы то ни было, но много времени мое обустройство не заняло, и еще минут через пять я познакомился с соседом по номеру – худым и мосластым детиной с желтоватым от многотрудного существования лицом и зычным, неуправляемым голосом. Но более всего меня поразили его пальцы. Они были удивительно длинные и абсолютно музыкальные, – вид портили только расплющенные ногти и та особая изработанность, что выдает людей физического труда. Впрочем, сам сосед был еще не старый, хотя, конечно, уже не юноша, – словом, из тех, кого принято относить к категории умеренно молодых. Звали детину Санькой, и моему приезду он бурно обрадовался.

      – Классно, что приехал, Димон! Я уж неделю, ептыть, один как перст! – витиевато поделился он. – Скучно, хоть глаз выколи. Я бы и два давно выколол. Развлечений-то – нуль с нулевичем. И контингент насквозь старческий. С утра до вечера обсуждают бабские сериалы, свои болячки да власть родимую.

      – А ты?

      – Что я? Я слушаю и чахну.

      – Значит, не нравится?

      – Почему не нравится? Нормальный курортишко. Не лучше и не хуже других. Вода только больно мягкая.

      – Я не заметил.

      – Мягкая, ептыть! Точно тебе