Дерево на твоем окне. Евгений Штиль

на мельтешение двуногих, возомнивших себя пупами земли.

      Пройдя чуть дальше, я обнаружил уютную поляну. На таких в прежние времена обожали стреляться. Назначали время, приезжали в крытых двуколках и, горделиво откинув голову, в присутствии секундантов пускали друг в дружку свинцовые пули. Пространство затаивалось в ожидании стонов, а сопровождающий стрелков врач заранее хмурился, отлично понимая, что расхлебывать этот компот в итоге придется ему. Сначала останавливать кровь и сооружать повязку, а после таскаться по инстанциям и сочинять объяснения для въедливых жандармов.

      Я повторно огляделся. Место и впрямь идеально подходило для дуэлей. Присутствовали все основные стихии – небо, вода и горы. Четвертая стихия, огонь, обычно являлась забиякам в последнюю секунду. Приведись мне стреляться, я бы и сам выбрал похожее местечко. Все равно как Максимилиан Волошин, сумевший выгадать для себя прекраснейшую из могил. Пусть и не на дуэли умер, но ведь тоже стрелялся. Хоть и несерьезно, в отличие от того же Пушкина или Лермонтова. Уж эти двое толк в хорошей драке знали. Оба были опытными скандалистами и меткими стрелками, оба умели целиться и плавно спускать курки. Лермонтов, помимо всего прочего, успел и повоевать. Награды, к которым не раз его представляли, тогдашний двухметровый самодержец зажал. Не понял венценосный того, что конфликт – всего лишь одна из ипостасей таланта, данность, с которой нужно считаться. Как не понял того, что жить в мире с природой у талантов еще получается, но жить в мире с людьми для них дело архисложное. Словом, неважным царь оказался игроком – в сущности, проиграл и сдал двух величайших российских поэтов. И даже позднее, оплатив долги Пушкина, положения тем не спас. Пришлось расплачиваться с Судьбой более весомой монетой – Силистрией, Альмой, Севастополем…