Один раз, когда все уже разошлись, а я сидела на лавке и в ожидании, когда меня заберут, читая у Павича: «А ее ревность и страсть были простодушны и огромны» как услышала:
– Привет!
Я подняла голову и узнала Мири.
17
Она была очень молода и ладила со своей веселостью и кокетством, равно как нередко ждала в гости хандру.
«Она по-горному светла», – думали парни, глядя на нее, и купали ее юное восточное тело в своих взглядах, как в молоке. Она же близко к сердцу принимала их улыбки и обиды, а упреки игнорировала. Парни интересовали ее пока только издалека.
Она жила на берегу озера и по вечерам выходила курить и смотреть на темные горы. Выкурив сигарету, она бросала окурок на пол балкона, возвращалась в комнату, и засыпала до того, как он успевал потухнуть.
У Мири была такая большая кровать, что на ней спокойно могли уместится три человека вместе со своими сновидениями. По утрам кровать всегда была усеяна обрывками снов, которые путались в золотистых шелковых складках вперемешку с ее густыми черными волосами, опавшими за ночь.
«Я не узнаю воскресенье», – любила говорить она после окончательного пробуждения в выходной день, которое случалось никак не раньше двенадцати дня.
Ей нравились беспечно красивые негры и мексиканское блюдо чили кон карне, потому что от первых у нее увеличивались глаза, а от второго становились горячими губы.
Мы с ней целовались в щеку, но по выходным спали в одной постели, а утром она смотрела на меня взглядом пантеры из-под растрепанных ресниц.
У нее мне часто снилось море. Там я была ребенком. В одном сне я увидела море в первый раз, и как раз поворачивалась к родителям, чтобы сообщить им какое оно ошеломительное, как мои, еще шепелявящие слова застыли во лбу мальчика, который в тот момент прыгал на одной ноге и пытался словить некую морскую стрекозу. Хлоп! Всплеск ладоней (стрекоза все же улетела) и длинный перекрестный плач (перекрестный потому что немного ниже у изгибов бухты еще одна маленькая девочка ударилась о колено своего прыгающего брата). Девочка была лет на пять брата меньше и звали ее…
– Мири, Мири, иди сюда, дурашечка ты моя стоеросовая. Зубчик-то, господи, выпал, но ничего, малышка, не плачь, новый вырастет, кровушка утекает, дак ничё, до свадьбы заживет!
Я горько плакала в последнем предутреннем сне, и мне было ужасно жаль потерянного зуба. Не помню, как меня утешали, но помню, как мальчик, который своим двенадцатилетним лбом вышиб мне зуб, растерянно смотрел то на меня, то в сторону