Горцы взбунтовались. Это восстание потопили в крови. Начался террор – красный террор. Из тех, кто выжил, наиболее ретивых горцев, дабы впредь не стремились созидать, отправили в далёкую Сибирь, где ничего не произрастает.
Дядя Нажи представлял, что в ссылке ничего хорошего не будет, и, рискуя, догадался отпихнуть племянника: не член его семьи, что соответствовало сельскому учёту.
С тех пор жизнь в горах буквально переменилась. Всё обобществили, создали какие-то колхозы и советы, и какое-то отродье у власти, даже муллы назначены из этой же безродной среды.
С тех пор, до своего совершеннолетия, точнее, очень ранней женитьбы, Нажа жил у родственников-односельчан. Жил очень бедно, впрочем, как и все. И он не мог представить, что можно жить ещё хуже, пока в их глухом селе не появились беженцы с голодающей Украины – измождённые тени, и среди них молодая девушка, по её словам, учительница, которая, желая хоть как-то отплатить за миску похлебки, всё время виновато повторяла:
– Давайте я вас научу грамоте. Вам знания в жизни помогут.
– А тебе помогли? – грустно улыбались горцы.
Трудно сказать, помогли ли знания Наже, но он считает, что очень даже помогли. И не зря он с такой тягой и даже с удовольствием учился грамоте у украинской девушки, которую приютили в соседнем доме. Односельчане оценили рвение Мастаева, как-то пришли к нему старики и старухи и говорят:
– Вряд ли власти в столице знают об этих бесчинствах в горах. Мало того, что на посев зёрнышка не оставили, а теперь и последнее отобрали. Как мы до весны доживём? Так даже звери не поступают… Напиши письмо.
Никто подсказать не мог, а Нажа, по молодости дурак, вот так почти слово в слово и написал. Его арестовали, отвезли в Грозненскую тюрьму и пытали, чей он шпион – английский или турецкий, а может, вовсе троцкист, кто завербовал?
Нажа ничего не понимал, тупо смотрел на следователей, а они ему злобно орали:
– Что ты, гадина,