Не может быть примирения народов. Сама история сбросит эту искусственность процесса. Немцы никогда не должны быть прощены. Никогда. Они носители гена (крови) зверя. Мы должны жить и помнить. Конечно же, месть не есть спасение. Но дружба со зверем невозможна. У идущих на смерть присутствует жалость к умирающему. У продолжающего жить – она отсутствует даже к живому! «Ничто столь не популярно, как прощение своих врагов, и именно последнее, будь оно от добродетели или из хитрости, стоило ему жизни», – Френсис Бэкон о Цезаре. Нам бы стоило прислушаться.
«Но если сосна гибнет от снаряда, падая, как скошенная, и на месте среза остается лишь иглистая, истекающая смолой макушка, то по-иному встречается со смертью дуб.
На провесне немецкий снаряд попал в ствол старого дуба, росшего на берегу безыменной речушки. Рваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой. И до сегодняшнего дня, наверное, нижние ветви искалеченного дуба купаются в текучей воде, а верхние всё еще жадно протягивают к солнцу точеные, тугие листья…», – Михаил Шолохов. Как такое можно написать «миролюбивому» человеку? Откуда такая «любовь» к злу?
Но убивать во имя мира – это же прекрасно. Человек рожден миролюбивым, но только понятие «мира» – у каждого своё. Густые и зловонные реки крови – ожидаемый мир для жирных мух и полосатых червей. Хороводы детей и переполненные родильные дома – идеальный и желанный мир для человека. Так кто есть кто в этом мире?
Почему смерть так прекрасна для одних и так страшна – для других? Убивая неугодного, мы продолжаем жить. Не убив «его», мы тем самым прекращаем жизнь себе и своим близким, но даём жить плохому. Чужой, то есть неродной, нам чужд. Его «любовь» по утрам выпивать чашу крови нам дика и противна. Так почему человек должен сдерживать себя, рисковать жизнями своей семьи, лишь для того чтобы пощадить зверя, который жаждет лишь МЕНЯ загрызть?
«А тут еще жена развеселила. Сами понимаете, что провожать мужа на фронт никакой жене невесело; ну и моя жена, конечно, тоже растерялась немного от горя, всё хотела что-то важное сказать, а в голове