Подоконников – преданный человек с напряженной улыбкой. В прошлом – кудрявый отрок. Старинное мраморное отрочество в нем осталось, но смуглый мрамор дал фаянсовую трещинку, морщинку на выпуклом лбу. В глазах отражается парад, медь полкового оркестра. Любовь к военной истории, тяжкое умиление, скромная горячка. Парковый парад, листья лип иссушают высокий дождь; так истово одинокие глаза иссушают слезы. Оттиск солдатского сапога в карей глине, запах солдатских сапог проносится, как мечта о горячем чае, мраморный отрок потупился, крутой кудрявый затылок внимает шелесту.
Сели в комнате с надежной бутылкой крымского портвейна.
– Я тебе завидую, – сообщил Женя, – причем по-хорошему завидую, – подметил он.
– А как ты определил, что завидуешь? – заинтересовался Филя.
– Как, то есть как? – насупился, насторожился Женя.
– Ну, ты ведь не Сальери, чтобы осознавать свою зависть. Да и Сальери осознает ее в угоду публике, чтобы аплодисменты сорвать. Настоящая зависть тем и страшна, что ее осознать нельзя.
– Добрую, хорошую зависть – можно. Надо только взять на себя мужество.
– Однако замысловатая позиция. Тут и мужество тебе, и добрая, хорошая зависть.
– А что ты ершишься? – спросил Женя.
– Я не ершусь, я резвлюсь. Перевожу все в шутку, сношу, так сказать, оскорбление, беру на себя мужество, – ласково передразнил Филя.
– Ты о чем?
– О том, что – никогда не хвали перед мужем его жену. Чужую можно, но вот того, который перед тобой предстал, – ни-ни! И свою тоже не хвали. Ни в очи, ни заочно.
– Но у меня нет таковой…
– Будет. Ты станешь со временем страшным подкаблучником, ужасающим.
– Ты знаешь, мне кажется, что, наоборот, я жене буду жутко изменять, на всю ивановскую, – посетовал Женя убежденно.
– Всем подкаблучникам загодя так кажется. А ветреники, те убеждены в своей грядущей верности. А может, ты, так сказать, стяжаешь ратной славы? – осторожно спросил Филя.
– Что за дичь… – потупился упрямо Женя.
– Ты ведь увлекаешься военной историей…
– И что с того?
– Может быть, ты увлекаешься, потому что ждешь боевую подругу? Ждешь свою Жозефину, свою леди Гамильтон?
– Нет. Я просто хочу стать учителем истории. Бросить офисную суету, одинокие коммерческие командировки и учить детишек истории.
– Где ты раньше был, почему сразу не пошел на исторический факультет?
– Не пошел, потому что ты меня заморочил, – обвинил Женя.
– Чем?
– Праздником. К которому я не предназначен. Только недавно я понял, что настоящий праздник в прошлом. В историческом прошлом. Там мой триумф. – Женя влажно глянул исподлобья.
– И вот ты хочешь стать школьным учителем