– Да пусти же!
Она выскочила из троллейбуса, закрыв лицо ладонями.
– Дура, – ошеломленно пробормотал Руслан, испытывая острое чувство стыда и боли.
Дома он узнал, что вчера вечером звонила какая-то Люся (какая, он знает), она будет ждать его в полдень в вестибюле института.
В двенадцать в вестибюле толпились абитуриенты. В толпе, где-то у расписания вступительных экзаменов, промелькнуло лицо вчерашней знакомой.
– Эй, Ромео, ты, что здесь делаешь? – крикнула она.
– Жду свою Джульетту, – грубо ответил он.
– Дай ей яду, чтоб не мучилась.
Он прождал её до вечера. Она – не пришла.
Душа и инфаркт миокарды
Два дня в палате городской больницы пустовала койка. На третий день в понедельник разбуженные спозаранку больные увидели сидевшего на свежих простынях старика. Он сонно щурился на желтый электрический свет и покорно держал под мышкой градусник.
– Ну вот, Гостев, поправляйтесь, – пожелала ему нянечка из «приемного покоя».
В палате было душно. С утра преувеличенно громко звучало радио. Гостев сипел, запрокинув голову, зевал беззубым ртом и, как нахохлившийся ворон, смотрел куда-то мимо больных в окно. Сходство с вороном придавали ему кустистые брови и крючковатый нос на изжелта-сухом, исхудалом лице.
Старожилы палаты молчаливо разглядывали старика, гадая, сколько ему отпущено.
Гравшин, самый молодой из них, смотрел недружелюбно. Ему едва исполнилось двадцать. Коренастый, физически крепкий, он никак не мог свыкнуться с мыслью, что серьезно болен, и суеверно сторонился больных.
Для Кожина, тридцатилетнего веснушчатого блондина, который мрачно слушал юмористическую передачу «опять двадцать пять», не существовало и этого утешения. Прошло время, когда он был центром внимания, собирая вокруг себя многочисленные консилиумы. Его болезнь признали неизлечимой и, утратив «популярность», он заскучал, стал задиристым, желчным, и однажды вдруг понял, что близок к смерти.
Заскрипели пружины. Проснулся третий из четырех старожилов, больной Язин.
– Дед, – обернулся к нему Кожин, – опять тебя кто-то душит?
Действительно, из кровати Язина доносилось тонкое вскрикиванье, будто кого-то пытались удавить в ней, а тот отбивался из последних сил.
– С утра ичится, – пожаловался Язин, прислушиваясь к себе.
Он шел на поправку, надеялся вскоре выписаться – только икота еще мучила по утрам.
– Ичится, и ничего не поделаешь, – философски заметил он.
Язин нашарил босыми ногами тапки, покряхтел и встал. На розовом черепе поднялись редкие светлые волосики. Был он щуплый и заспанный.
– Пойду до ветру.
– Смотри, не застудись, – сострил Кожин.
Они постоянно цепляли друг дружку – начинал Кожин, старик защищался.
– Э, балаболка, – покачал головой Язин, – ты, вон,