Алёша стоял сам не свой. Столько раз за сегодняшний день он будто бы на качелях размером с гору качался: то в сторону лютого холода забросит, то жаром обдаст. Смотрел он на небесное божество и в мыслях молил её сказать, что ничем не связана она с рыцарем немецким, а любит одного юношу, которого как встретила сегодня, так и поняла – вот он, единственный…
В таком же оцепенении, но совершенно с другими надеждами прочий народ ждал слова Настасьиного.
Долго глядела она на Вольфганга, потом с сожалением на двух богатырей посмотрела и тут же взгляд отвела.
– Муж он мне законный. И всё, – сказала и побежала прочь из ратуши. Не мог её Вольфганг оставить – следом помчался.
С его уходом пропала тревожность в зале. Князь, уже неуверенно, но гнул свою линию, отказываясь договор подписывать. К богатырям же все обвинения сами по себе вдруг пропали.
Добрыня уверенно пошёл со шляхтой побеседовать, и долгим был разговор. Алёшка устал ждать – наружу отправился. Наверное, пытался через них богатырь на решение княжеское воздействовать. Добрыня умный. Он и Змея, чудище огромное, победить смог, хотя сам его раза в три меньше и слабее был. Он и здесь разберётся. Вот кому бы в послы идти…
Набрал Алёша в ладони кучу снега и стал им лицо растирать. Вроде бы от холода начал исчезать из головы образ Настасьи. Грех о ней думать. Пускай рыцарь и чужак, и негодяй, но праведному молодцу, по завету Божьему, нельзя замужнюю любить.
Для верности лёг он прямо посреди чужого двора спиной на сугроб и уставился в синее безоблачное небо. Вот такой же жизнь его была до сегодняшнего утра: беззаботной, понятной и приятной.
И вдруг одно утро. Один взгляд – и всё поменялось.
Но почему-то не жалел Алёшка об этом, а, наоборот, будто нашёл что-то бесценное, без чего раньше всё было одной детской шалостью…
***
– Вот мы и вернулись. Говорил же я тебе утром, – наставительно твердил Добрыня студёной зимней ночью, стоя под окнами заветного дома. – План помнишь?
Алёшка кивнул, растирая ладонями плечи. Придётся провести снаружи ещё немало времени, а холод пробирал до костей не слабее, чем дома в крещенские морозы.
– Не перепутай же ничего! – грозно предупредил Добрыня пылкого юношу. – Что бы ни случилось, действуй строго, как обговаривали.
Увидев ещё один кивок Алёши, который на самом деле был от сильной дрожи, Добрыня размахнулся и крючок с верёвкой с силой наверх послал. Луна и отсветы на свежем снегу помогли разглядеть, что прямо поверх перекладины левого ставня он воткнулся. Дёрнул верёвку – держит крюк хорошо. Заказали его сегодня в лавке кузнеца на рыночной площади. Должен вес богатыря сдюжить.
– Бывай, Алёшка, – сказал Добрыня и напоследок положил ладонь на плечо соратнику. – Пора спасать нашу девицу-красавицу.
«Нашу… – только одно слово из всего сказанного залегло на сердце Алёшкином. – Нашу. Не мою».
Но ничего не сказал