Весь долгий вечер пили чай, перекусывали и говорили весьма доброжелательно, с пониманием друг друга. И только Борис Аврамович отмалчивался и хмурился.
Оставшись один в своей комнате, ближе к полуночи, в душе своей Илья как будто притих – переживал возвращение в детство и юность. Ведь в этой комнате прошла вся его жизнь, стало быть, вся жизнь в образах и предметах здесь – всё твоё, всё ты… И он тихо ходил по комнате, прикасался ко всякой вещи рукой, но ощущение было такое, что всё здесь уже не твоё, постороннее, от чего ты давно ушёл… Затем Илюша перебирал книги, и книги воспринимались далёкими, посторонними, если не чужими в чужом кабинете. И что не менее странно, из головы не уходила без претензий диванная на первом этаже у отца Павла… И только далеко за полночь Илья понял, что он прощается со своей комнатой…
Проснулся он поздно, когда и отец и мать уже ушли на службу. Полагая, что в квартире один, Илья быстро умылся, быстро помолился, решив, спешно позавтракать – и в дорогу, чтобы успеть в Лавру хотя бы к обеду. Он уже прошёл на кухню, когда до слуха дошли посторонние звуки – он без труда понял, что не один в квартире. Стукнула глухо дверь, и в гостиной с кем-то заговорила сестра.
– Тата! – окликнул Илья.
– Салют, Люша! Я как знала – зашла! – отозвалась сестра. – Ты в форме там? А то я не одна!
– В форме – без галстука, четыре года не ношу! – Илья вяло осмеивался, заглядывая в кастрюли и сковороды. Он склонился к холодильнику, когда на кухню вошла Татьяна с подругой.
– Ты что, прячешься?! – Татьяна засмеялась. – Вот какой у меня братец, кормой встречает – знакомьтесь!
Илья вскинул с разворотом голову – и обомлел, в тот же момент подумав: «А вот и жена!» – распрямился, сумел взять себя в руки, и только розовые пятна на лице выдали его волнение. Рядом с сестрой стояла незнакомка, чистых кровей «своя» – красавица и, судя по глазам, волевая, примерно одного возраста с ним. В юности подобных красоток он непременно величал Делилами. Вспомнив об этом, он и теперь решил пошутить:
– Здравствуйте, Делила…
– Нет, не Делила, я Серафима, но лучше Сима, – ответила она на современном еврейском языке.
– А произношение неважное, режет слух, – ответил по-еврейски же Илья. Заметил, как губы Симы капризно передёрнулись, и уже по-русски добавил: – На практике это нетрудно исправить. Был бы словарный запас…
– А ты, брат, уже к лекциям готовишься? – Татьяна и палец вверх подняла, что на домашних жестах значило: профессор. – Ты спешишь? А то ведь мы тоже не завтракали.
– Вот и организуй что-нибудь не казённое… А мы произношением займёмся, – уже по-свойски распорядился Илья, развернул стул, предложил Симе сесть, сам же сел напротив неё – лицом к лицу. Но даже и тогда он не мог спокойно заговорить, любуясь Симой. Она чувствовала это, лукаво усмехалась и тоже молчала. И трудно было понять, какое впечатление на неё произвёл Илья, а произвёл – не менее блудливое, чем она на него.
Мать оказалась права – на одном пальце уже повисла…
А