Волновались идеологи, раввины, волновались хасиды и фарисеи. Но их волнение не волновало Калюжного, да и редко такая информация прямо доходила до него. Зато периодически кто-то звонил по городскому, даже по мобильному телефону – голоса разные, но смысл один: «Ты что же это пишешь?.. Ты на кого работаешь?.. Неужели ты думаешь, так без конца и будет?.. Шёл бы ты профессором в монастырь…» – Десятки подобных звонков, поначалу на которые он пытался отвечать, но, в конце концов, молча выслушивал и прерывал связь. Дважды угрожали. Калюжный понимал, что это серьёзно, но страха не испытывал и телохранителей не призывал. И лишь однажды на вопрос: «Кто говорит?» – последовал ответ: «Это я – Гога!» – «Я записал ваш телефон и выясню, кто вы такой – Гога». – На это в трубке разразился нахальный хохот и мат.
Отец Павел знал, что делает то, что должен делать. Больше смущало другое – именно в деле: нарушение канонов – уступки «своим». Он и сам нередко нарушал не только посты. Так бывало легче не осуждать прихожан. С одной стороны, духовные дети послушные, организованные, с другой – нетерпимые и своевольные. А такими управлять не просто.
Однажды на дороге через мелколесье от платформы электрички Калюжного остановил старик неопределённого облика. И без того невысокого росточка, перегнутый и скукоженный, он и одет был странно, и смотрел на Калюжного сбоку, от плеча – то справа, то слева – медленно выворачивая голову и представляясь двуликим: слева он был толстощёким, справа – кожа да кости. И голос его в этой зависимости всякий раз менялся. А за очками и глаз не видно. Одет старик то ли в чёрный блестящий халат, то ли в лёгкое пальто без подкладки, чрезмерно длиннополое. А из-под этой хламиды не по сезону выглядывали аккуратненькие лаковые сапожки на каблучках. И сочетание это так не вязалось, что вызывало усмешку. В руках у него была нелепая шкатулка в форме бочонка, которую он держал обнявши.
Старик как из-под земли вылупился – и предстал. Был ясный солнечный день, дорога безлюдная, тихий мир царил и в природе.
И первое, что он сказал:
– Поп, а поп – мать твою в лоб – дай мне сотенку, у тебя денег куча: и мне хорошо, и тебе лучше.
Калюжный усмехнулся:
– Почему это вы решили, что я поп и у меня полный саквояж сотенных?
– Тебя все знают: ты людей дуришь и десятину с них стрижёшь. Дай сотенку.
– Вы уже в почтенном возрасте – и откуда такая бестактность?!
– А моё слово золота стоит. А расплачиваться за каждое ты станешь…
– Скажите, кто вы такой и что вам надо? Иначе я ухожу.
– Называй меня как своего – на «ты». А ты жадный, значит, жид, а перестроился в фашиста.
– Нет, я не жадный, но сотнями налево и направо не сорю.
– Надо всем