3
Анна стояла посреди комнаты-архива, прижимая к груди дневник, словно пытаясь удержать собственное ускользающее «я». Её же слова, написанные её рукой, кричали о безумии и повторяющихся кошмарах. Лика спит в гробу с 1980-го… Это было невозможно, но дневник утверждал обратное. Или она утверждала.
Пальцы её похолодели, сжимая потертую зеленую обложку. Она хотела захлопнуть его, отбросить, избавиться от этого свидетельства собственного безумия, но не могла. Было в нем что-то гипнотическое, что-то, что требовало идти дальше, увидеть больше.
И тут она это почувствовала. Легкий трепет, вибрацию, прошедшую от книги к её ладоням. Страницы… они шевельнулись. Сначала едва заметно, словно от несуществующего сквозняка в этой запечатанной комнате. А потом, медленно, неумолимо, верхняя страница начала подниматься сама по себе. Без её помощи. Она изогнулась, как живая, и плавно перевернулась на левую сторону, открывая следующий лист.
Анна затаила дыхание, наблюдая за этим противоестественным движением со смесью ужаса и болезненного любопытства. Страницы продолжали переворачиваться. Одна за другой. Медленно, с тихим, сухим шелестом, который был единственным звуком в комнате, кроме бешеного стука её сердца. Как будто невидимый читатель листал книгу, или как будто сама книга обладала волей, спеша показать ей что-то конкретное.Записи проносились перед глазами – снова её почерк, обрывки фраз, даты, какие-то зарисовки символов, перечеркнутые строки… Она не успевала ничего прочесть, загипнотизированная самим процессом этого жуткого самолистания. Казалось, сам дневник пульсирует у неё в руках слабой, темной энергией.Наконец, страницы остановились. Они замерли на одном из разворотов, почти в середине книги. На левой странице – пусто. А правая… правая была занята рисунком.
Это был неаккуратный, почти детский рисунок, сделанный той же синей шариковой ручкой. Но от него веяло такой концентрированной злобой и ужасом, что Анна почувствовала тошноту. На рисунке были две фигуры. Одна, с растрепанными волосами и безумными, широко раскрытыми глазами, которые художник (она сама?) изобразил просто черными точками, занесенным над головой предметом… ножом. Не кухонным, а чем-то более грубым, возможно, осколком стекла или просто остро заточенным куском металла. Эта фигура – Анна узнала себя в искаженном, гротескном изображении – нависала над другой, лежащей фигурой.
Лена.
Не было сомнений, что это её сестра. Фигура Лены была меньше, уязвимее, она лежала на чем-то, похожем на кровать или крышу, с закрытыми глазами. Лицо было нарисовано схематично, но в нем угадывалось