Ему вторят – нехотя, одни шмыгают носом, другие мнутся, желая быть справедливыми, но страх уже пустил корни, и только чудо может его выдернуть. Я смотрю на лица: нет тут прежней теплоты, все утонуло в холоде. Только одна девчонка смотрит с жалостью – Марушка, что сама ещё недавно по ночам за мной подглядывала у болота, когда у моей матери искала спасения для больной сестры. Как быстро хорошее забывается!
В этот сумеречный час в деревню прибегает парень. Он устал – это видно по тряске в коленях да тяжёлому дыханию; мальчишка, видно, из тех, что рыскали по степям за сезонным пастухом и знали толк в каждой дорожной яме. В руках его – клеймённая плеть, за спиной – княжеский герб, вышитый без особой заботы, но видный издалека.
– От князя, – выдыхает он, глотая слова, – весть быстрая, – осматривает всех, будто ищет единственную причину своей спешки. – Где староста? Кто отвечать за село?
Степан выходит вперёд, не дрогнув, будто сотню испытаний перенёс, хотя плечи опали.
– Здесь я.
– Дети исчезли – князь про то уж знает. Просил держать деревню крепче, ворота настежь не открывать никому. Сам поутру пожалует. И повелел: староста и девка та, что у болота хату держит, должны быть здесь, как князь явится.
Толпа шумит – на мои плечи падают взгляды, острые, как старое железо; но Степан, не отводя глаз, кивает мне – мол, стой, не прячься, ведь правду нечего скрывать. Я отвечаю взглядом молча – зная: правду ищут редко, чаще ищут того, на кого свалить беду.
Вечер опускается преждевременно, серый, угрюмый. Собирается совет – мужчины, крепкие и угрюмые, женщины с детьми покуда теснятся ближе к церкви. Никто не говорит прямо, но страх с каждой минутой становится злее.
Я стою у самой крепкой стены, ощущая, как невидимые руки подбираются к вороту. В этот час я впервые вижу его – княжего представителя, знатного княжича, присланного с надеждой удержать порядок и сыскать истину. Имя ему – Ратибор.
Он появляется без обычной роскоши, без боевой свиты, без золотых медалей и алого плаща. Лицо его бледно, как месяц в полувзлете, глаза – холодные, утомлённые. И все же есть в его поступи отчётливый след власти, тяжести жизни, которую не разделяет никто из кривоборских.
Он молод – это видно по острой линии скул, по волосам, что ещё не тронуты сединой, по позе, в которой скрывается и усталость, и то, чему в простом селе не найти названия: оберегающая гордость, склонность к быстрому презрению, но вместе с тем и болезненная, выученная сдержанность. На нём простая, выцветшая рубаха, штаны, покрытые пылью, но вся его фигура, даже поза – будто нечто выкованное из холода и железа, таящая силу и опыт невидимых подвигов.
– Я – Ратибор, – сказал он, голос спокойный, гулкий, в котором не было ни сочувствия, ни угрозы, – вас здесь понял бы каждый третий, а я и вовсе чужой, однако не клеймите никого без проку. Дети исчезли – это беда для всех, не для одной ведьмы.
Мгновение казалось, что воздух