Очертания комнаты не сразу приняли четкость, когда он открыл глаза и посмотрел в пространство над блестящей поверхностью рояля. Наступившая тишина резанула слух. Роман опустил взгляд на ноги и вздохнул так, будто смертельно устал. На серых брюках, прямо над коленом, темнело пятнышко крови. Своими очертаниями оно напомнило Роману озеро Рёссватн. Мать часто возила его туда. Было что-то символичное в том, что пятно крови Бернтона похоже на одно из самых ненавистных ему мест. Сдвинув брови, Роман разглядел в этом какую-то неприятную закономерность, словно его путь на неведомой карте уже прочерчен таким же темно-красным маркером – цвета ужасного галстука Грэга Мортена. Поднявшись, он скинул брюки и, натянув другие, домашние, отнес испачканные в ванную. Механически загрузил стиральную машину, забрел в темную кухню и, простояв с минуту, все же зажег свет. Пустая миска Кая привычно поблескивала у его ног. Даже вода по-прежнему на месте. Уши снова резанула тишина, опасная, пустая, как будто она только что настигла его.
Вернувшись в гостиную с бокалом джина, которого осталось на один глоток, Роман встал у окна, спрятав левую ладонь в карман. Густая морось белесым роем окружала фонарь над воротами. Зелень, не поддавшаяся осени, съежилась, словно предвкушая скорые заморозки. Не было видно ни звезд, ни луны – только темнота и медленно наплывающий туман, как возрождающийся из ничего дух, который грозит обрести безмерную силу, но не плоть. Липкий, бестелесный, совсем как люди, которые его окружают, думал Роман, глядя в окно. Никто из них не представляет ровно никакой ценности. Спроси их о какой-нибудь ерунде, и они рассыплются в пространных речах, будут с важным видом знатоков утверждать, что это – белое, а то – черное. Задай вопрос об их четкой цели, о морали, о личных ценностях, и они замолчат. А те, кто продолжит говорить, наверняка солгут. Они как пустые оболочки, как туман, что застилает землю и скрывает предметы, но на деле оказывается лишь фикцией. Не громадной непроходимой стеной, но пустотой, обладающей лишь одним настоящим талантом – обманывать зрение.
Ему вспомнилась Теодора и ее суровый, упрямый, непонимающий взгляд. Отнес бы он ее к той же жалкой категории людей? Нет… Или возможно… Роман признался, что ему бы этого не хотелось. Но пока он не мог назвать ее смелой, той, кто не лжет себе и, значит, не лжет миру. Наблюдая за тем, как едва различимая в темноте сада ворона прячется в сухих ветвях гортензий, он почувствовал укол обиды, даже разочарования. Почему она отказывается видеть правду?
Отдалившись от окна, он вдруг снова обернулся. Роман ничего не смог рассмотреть, к тому же мешало слабое, но все-таки видимое отражение комнаты и его собственное. В темноте сада никого не было и не могло быть. Теперь никого. Он отогнал мысль, что за ним внимательно наблюдают извне, и, проглотив остатки джина, погасил свет.
Теодора