– Брáухэн зи вáсэ? – спросил Тима Мышонок.
– Да, несите воду! – кивнул Тим.
Затем он, подозвав Шмидта, снова подошел к прикованным арестантам.
– Если хоть вы, Иванова, – заговорил он. – хоть ты, Очерет, ответите на вопросы, которые мы уже несколько дней вам задаем, я прикажу отвести мальчика в камеру… Ну, соответственно, и того, кто из вас заговорит – тоже. А кто будет молчать – тот здесь замерзнет насмерть. Переводите, Шмидт!
Шмидт перевел его слова на русский.
– Хотя бы кто-нибудь из вас пусть пожалеет ребенка! – продолжил Тим. – Иначе он умрет вместе с вами! Если вы будете молчать, мы не оставим его в живых, потому что он уже большой, и его не перевоспитать. Он будет мстить за вас нашему народу.
Подследственные не ответили. Старший Очерет и Иванова тряслись побелевшими телами от холода, прерывисто и шумно выдыхая воздух; младший Очерет, еще не успевший сильно замерзнуть, мелко дрожал, может быть, не столько от холода, сколько от страха, поджимая тонкие голые плечи, и смотрел с ужасом то на брата, то в холодный металл столба.
– Очерет, ты довел брата до тюрьмы, – сказал Тим. – Твои родители, будь они живы, радовались бы этому? Хотя бы сейчас спаси его.
– Он… – выговорил старший Очерет, стуча зубами и опустив лицо чуть не к асфальту. – он… уже… урятованый… Не житы ёму пид вами… Душогубы… Рабовласники…
– Говорит, что его брат не будет жить под властью немцев – и это хорошо, – пояснил Тиму Шмидт.
– Ну, ладно! – Тим вновь отошел в сторону.
Трое хипо, поджимая от напряжения губы, притащили каждый по два металлических ведра с холодной водой, которые поставили возле прикованных к столбу подследственных.
Освободившись от ноши, один из охранников принялся потирать пальцы рук, проговорив:
– Тяжелые, заразы! Чуть руки не перетерло!
– Перчатки надо было надевать, – сказал ему Мышонок и шумно высморкался в асфальт. Его бледное лицо на холоде стало розово-белым.
– Ну, что встали! – крикнул Тим, раздраженный нерасторопностью «D-шников». – Лейте!
– Не спать! – проорал по-русски Мышонок. – Лейте! По ведру на каждого!
– Есть! – произнес один из охранников и, нагнувшись, поднял ближайшее к нему ведро обеими руками. Затем, шагнув к старшему