– Я ясно сказав, – ответил тот. – Мени краше померты, аниж допомагаты фашистам.
– Говорит, что ему лучше умереть, чем помогать фашистам, – сказал Шмидт Тиму.
– И брата убьет? – спросил Тим.
– Якшо брат помре, це краше, ниж стане або рабом, або фашистом.
– Он говорит… – начал переводить Шмидт.
– Благодарю вас, Шмидт, я понял, что он сказал, – произнес Тим, кивнув. И, обмакнув перо ручки в чернильницу, принялся писать на лежавшем перед ним листе отчет о том, что подследственный Виктор Очерет категорически отказывается давать какие-либо показания и признается в глубокой преданности ВКП (б) и ее учению, а также угрожает убивать немцев в случае своего освобождения. Написав недлинный текст отчета, Тим поставил под тем подпись, затем придвинул лист и дал ручку Шмидту, чтобы Шмидт тоже расписался как переводчик и свидетель. Когда Шмидт поставил свою подпись, Тим принялся промокать текст пресс-папье, и между делом произнес:
– Людям трудно взглянуть на жизнь по-новому и начать жить заново! Даже когда их дело рушится, они предпочитают умирать вместе с ним… как-будто гибнет само бытие!..
– Привычка – сильная вещь! – согласился Шмидт.
– Ты украйинец чи нимец? – Очерет посмотрел на переводчика.
– Кым тоби бивше подобайеться – тым и буду! – усмехнулся Шмидт.
– Зрозумило, – сказал Очерет. – Продажна дупа ты.
– А ты – повный идиот, – рассмеялся Шмидт. – Идиотом був – идиотом помреш. Красногвардеец.
Тим встал из-за стола, шагнул к Очерету, сидевшему на стуле и, сжав кулак, резко двинул подследственного под ребра. Вскрикнув, Очерет скорчился на стуле, его скованные сзади руки будто натянулись. Не давая ему отдышаться, Тим ударил его ниже груди, затем схватил за взлохмаченные темные волосы и стукнул лбом о ребро крышки стола. Когда Очерет со стоном отдышался и приоткрыл сквозящие злобой и ненавистью карие глаза, Тим с размаху ударил его кулаком по переносице; кровь хлынула, заливая комсомольцу губы и щетинистый подбородок, капая на светло-серую рубашку. Чувствуя прилив безудержной ярости при виде врага исконных человеческих традиций и порядка, сидящего здесь со скованными руками и даже в таком положении надменно прославляющего свои идеи, Тим еще дважды обрушил свой кулак на лицо коммунистического пособника. Затем, нагнувшись и вывернув тому волосы, холодно произнес:
– Ти будеш умират! И твой брат! И твойа подруга! У тебйа ешо йест очен мáлё времйа, штоби спасат себйа и их! Совсем мáлё времйа! – отпустив волосы подследственного, который бессильно обвис на стуле, Тим нажал на кнопку вызова охраны. Лязгнул отпираемый замок, со скрипом отворилась стальная дверь, и конвойные, грохоча сапогами, вошли в полутемное помещение допросной камеры.
– Пока в камеру его! – распорядился Тим, усаживаясь обратно за стол. – Ведите Иванову!
Конвойные, подойдя