△ Сонёха
△ 梦婆
Шуйшуй была родом из далекого уезда Пинцзян, но вышла замуж за Чжихуана и уехала в Мацяо. Говорили, ее младшая сестра в Пинцзяне была знаменитой хуадань[50] и дивно пела, а ступала по сцене так грациозно, что публика только языками прищелкивала. Еще говорили, что Шуйшуй в свое время превосходила сестру талантами и красотой, но после родов стала мучиться поясницей, да и голос испортился: вместе с наскоро слепленными словами изо рта Шуйшуй рвался такой хрип, что, казалось, воздух выходит наружу прямо из трахеи. С тех пор она и одеваться стала как попало, ходила растрепанной и неумытой, с черными разводами на щеках, в кофте, застегнутой не на те пуговицы, словно только что подскочила с кровати. Шуйшуй проводила много времени в компании деревенских старух, вместе с ними ткала, просеивала рис, собирали ботву свиньям, наслушалась, как они кашляют, плюются да сморкаются, и поняла, что ей больше незачем наряжаться, незачем оживлять тусклые будни.
После котловин, а тем более после родов мацяоские женщины становятся хозяйками дома, становятся бабами и перестают заботиться о своем внешнем виде. Но неопрятность Шуйшуй выглядела уже нездоровой – казалось, она нарочно решила обходиться с собой как можно хуже, как будто взяла себя в заложники и пытается кому-то отомстить. Шуйшуй частенько выходила из дому в старых мужниных калошах – переваливаясь с ноги на ногу, выносила помои свиньям, хриплыми окриками гоняла кур с огорода: «А ну кыш, кыш, кыш!», и каждому прохожему были видны красные пятна от месячных на ее штанах. Такое трудно списать на обычную небрежность.
После смерти сына Шуйшуй стала сонехой, то есть душевнобольной, на лице ее блуждала рассеянная улыбка, а еще она не выносила вида картофельной ботвы, вырывала ее вместе с клубнями, словно верила, что Сюнши прячется под землей и если потянуть за ботву, можно вытащить его наружу. Обычно по утрам Шуйшуй чувствовала себя лучше, чем вечером, а в погожие дни – лучше, чем в пасмурные. По утрам Шуйшуй глядела ясно, вела себя нормально, хлопотала по хозяйству, разве что стала немного молчаливой, а так – от здоровой не отличишь. Хуже всего сонехе приходилось дождливыми вечерами. Чем гуще набегали тучи, тем тяжелее становилось ее дыхание, и любая мелочь могла вызвать приступ: стук капель по крыше, сухой лист, залетевший в окно, пропитанные сыростью стены, волглая постель, сумрак, наплывающий на лица соседей, резкий тоскливый крик домашней птицы. Еще хуже сонеха выносила лунный свет: увидев луну за окном, начинала трястись всем телом, заматывала голову узорчатым платком, тут же его срывала, потом снова наматывала на голову, и так до бесконечности.
Чжихуану приходилось связывать Шуйшуй руки, иначе она могла всю ночь провозиться с этим платком. Срывая платок, сонеха твердила, что он чужой. Потом начинала жаловаться на холод, говорила, что без платка ей никак нельзя,