– Я хочу сдать весь дом за девятьсот. Минимум за пятьсот. Не можешь платить – до свидания.
– Но почему? – возмутился Боб, обойдя диван, чтобы оказаться лицом к хозяину. – Почему такой ползучий прагматизм? Ладно, если без шуток – я согласен на все двести, хотя высокий сезон кончается. Мы, русские, должны помогать друг другу на чужбине, в том числе материально. Слушай, если тебе все равно, пятьсот или девятьсот, то почему тебя так волнует разница между пятьсот и сто восемьдесят?
– Это разные разницы. За пятьсот я сниму что-то в городе. Там буду работать. За триста – не сниму.
– За девятьсот этот сарай сдать невозможно.
– Почему сарай? Хороший дом, ты сам сказал. Все есть, что надо.
– Ага. Все для истинных ценителей. Ароматы шпаклевки, воркование рабочих, нежное постукивание перфоратора по утрам. Трели дрели. Кто будет жить внутри ремонта?
– Не будет ремонта. У меня нет денег. У тебя тоже нет денег. Прощай.
Боб напрягся и улыбнулся еще раз, совсем уже обезоруживающе. Такая улыбка не могла не подействовать… но не подействовала.
– Я разве смешное сказал? – спросил хозяин.
Боб сдался и уселся на табуретку перед камином. Камин плотно был забит кипами старых газет и оберточной бумаги. Над каминной полкой красовалась голова оленя с рогами; круглые карие глаза чучела смотрели на Боба осуждающе, таким же взглядом, как у хозяина.
– Хорошо, пойдем длинным путем… Меня зовут Владимир, можно просто Боб. А тебя?
– Аарон Шабад. Можно Арон.
– Так вот, Арон, я уже бесплатно решил твою проблему. Я сниму одну комнату, но после недолгих уговоров соглашусь на подселение. Сдавай другие комнаты, наживайся. Я даже найду тебе еще людей по двести за комнату. Хорошо?
– Нет, не хорошо. Я не люблю никаких людей. Я хотел жить один в городской квартире. Машины нет. Там будет близко до работы. Скоро зима. Там не нужно топить печку.
– Ладно, уговорил. Я тоже не люблю людей, но для тебя сделаю исключение. Можешь не уезжать в город и не отдавать мои деньги непонятно кому. Живи тут, чего уж…
Арон вернул ложку в опустевшую банку, затем закурил. Он пристально посмотрел на Боба – впервые с начала разговора. Странный это был взгляд, даже неприятный. Так смотрят на тебя в полиции, будто сверяя по памяти с картотекой отвратительных типажей, чтобы принять последнее решение – куда, в какой ряд мерзавцев поместить тебя, перед тем как забыть по возможности быстрее. Потом встал и пошел к холодильнику. Сказал в своей манере разговаривать, повернувшись спиной:
– А я тебя знаю. Ты газетчик. Ты все время кого-то достаешь.
Арон вернулся с пакетом вина и налил – себе в сувенирную кружку «Кока-колы», Бобу в чайную чашку.
– Пей. Из пакета, но французское. Можно пить. Вспомнил. Был большой скандал. Местные ультрас, да? Я видел тебя в телевизоре.
Боб отмахнулся, отпил из чашки. Вино и впрямь было сносное.
– Старик, это не самый впечатляющий кейс…
– Точно.