Уселись на скамью, потеснив гребцов, отрок подал две серебряные чаши.
– Ого! Да никак вином меня князь потчует! Ай, любо! Здравия тебе, светлый князь!– возгласил Чурило и звякнул своей чашей о княжескую.
– Любо! – ответствовал князь. Разом выпили, закусили яблоками.
– О как! Неужто в Белоозере яблоки растут?
– Так давно, еще при Синеусе первые саженцы с юга привезли, из Смоленска. Али не помнишь?
– Так, княже, мы тогда молодыми были, вина-меды все больше мясом да рыбой закусывали. А овощ всякая так, как приправа…
– И то правда. А что это ты вдруг младые года вспоминать начал? Али мы с тобой старики? Тебе ведь и сорока летов нету, так?
– Через два лета будет. А тебе, княже, стало быть, через шесть летов.
– Так. Я ведь самый молодой в нашей ватаге был.
– Молодой, да ранний.
– Еще раз выхвалы мне не по делу услышу – вина боле не налью.
– Охти мне, неразумному. Прости, княже, одичал я тут маленько. Ведь не с кем умную говорю говорить, смысленных* мужей тут и нету, одни медведи.
– Ну тут как сказать! Коли со мной до Галатинки пойдешь, то зело удивлен будешь. Да и сейчас я тебя удивлю. У тебя ведь на погосте хозяйство доброе: – и кузня есть, и гончарня, и амбары полны, а вот церкви нет до сих пор. Каюсь, есть тут и моя вина, да есть люди поумнее нас. Сам суздальский князь Юрий озаботился, чтобы свет Христовой Веры и в наших палестинах воссиял. Со мной трое монахов идут, один – в пресвитерском* сане, ему велено у тебя на погосте остаться понуждать тебя храм возвести и к Святому Крещению некрещеных данников приводить.
– Так это что же, сам Юрий указал?
– Сам. Указал. Не надо ждать, когда прикажет, а не укажет. Моя опала и тебе боком выйдет, сам знаешь. Суздальцы в наши дела до тех пор не лезут, покуда мы их интересы тут блюдем. А оплошаем – мигом вместо нас тут наместники суздальские сядут.
Еле успели перемолвить о своем, как подошла ладья с полуночи, вида не совсем здешнего. На носу ладьи стоял седобородый и седовласый, но еще крепкий старик. Волосы и борода заплетены в косы, поверх обычной рубахи – клетчатая накидка. Справа, а не слева, как у русичей, висит меч довольно необычного вида, в руке – копье, ратовище которого покрыто затейливой резьбой. Вроде как не оружие, а символ власти. Рядом с ним стоял типичный русич, причем явно не местный. Одет как дружинник среднего достатка, но одежда не новая, если не сказать поношенная. Да и сам, несмотря на невеликие года, тоже какой-то поношенный, затертый. Но стоило взглянуть ему в лицо, встретить его цепкий, внимательный взгляд, отметить неизгладимую ничем и ни у кого печать интеллекта на лице, так начинало казаться, что затертость и поношенность – нарочитые,