Я ожидал услышать все, что угодно – что я жалкий, бесхребетный червь (правда!), рохля, позволяющий вытирать о себя ноги (правда!), что у меня напрочь отсутствует самоуважение и принципы (неправда, я просто не умею их отстаивать).
– Так смешно видеть твое удивление, – мягко усмехнулась мать. – Теодор хорошо поработал надо мной. Столь искусный в тонкой механике дивных машин – он сумел разобраться и в механике моей души. Разобраться и починить меня.
– Починить? Была ли ты поломанной? – выпалил я.
– Была. От-От сотворил нас с изначальный изъяном – думаю с умыслом, чтобы этот изъян ограничивал наше могущество… Сперва, оказавшсь здесь, в этом хрупком потешном мире, я презирала отинов Арсы – словно дрессированные обезьянки они подражали фиглярам-людям. Это казалось мне смешным – творцы равняются на свои творения. Прошло время, я начала завидовать отинам Арсы – они научились столь многому у людей, это сделало их цельными, неуязвимыми. Теперь же и я то ли опустилась, то ли возвысилась до очеловечивания.
– Извини, мне с трудом верится в это, – услышанное не укладывалось в моем разуме.
– Неважно. Увидишь сам. Хотя, знаешь, постоянно ловлю себя на мысли, что не всем отинам очеловечивание пошло на пользу – взять хотя бы Олафа, превратившегося в чванливого жирного хряка.
После распития кербицы я прошел в свою комнату – крошечную келью в мансардном помещении. В платяном шкафу по-прежнему висели мои одежды – я слегка раздался в последние годы, думаю они мне давно не в пору. На полках выстроились книги. Где бы я не оказывался, я тут же начинал обрастать библиотекой. Словно пускал корни на новом месте. Даже здесь – в месте, в котором я провел не так много времени, в прошлые мои визиты я успел заставить полки древними фолиантами, автобиографиями искателей приключений и номерами «Бейертхольдского географического вестника» – убого плебейского чтива, к которому я испытывал огромное пристрастие.
6. Таверна «Орбита»
… я был силен и бессмертен, как бог,
и, песню без слов напевая, ходил
по пеплу, по праху, по грядкам могил…
Борис Рыжий
«Иванов»
С утра следующего дня с каким-то странным, несвойственным мне упоением предавался прогулками по Вукоебищу.
Позватракал выпечкой из маленькой пекарни, владельцем которой был невысокий, одновременно и пузатый, и горбатый фараджийский фиит, неизвестно каким образом оказавшийся в этих местах. Я набрал в бумажный пакет крендельков, запахом своим напомнивших мне о дня на Жальнем Востоке, где мигрантов-фиитов – пруд пруди, улочки таааринских стойбищ смердят фараджийскими специями, дерьмовой фараджийской кербицей и фараджийскими сластями, излишне приторными даже по запаху, Когда я расплачивался, горбато-пузатый