Небо для всех.

этой блестящей золотом закатного солнца широкой ленты, мимо стен древнего Кремля, сделал вираж над Стрелкой и добрался до середины Волги. Развернулся, на секунду ослепнув от закатного солнца, вернулся к ипподрому, где за два круга снизился вначале до пятидесяти метров, а потом пошёл на посадку. Наконец, аккуратно, словно притерев свой «Bleriot» к дорожке ипподрома, остановился напротив трибун.

      Публика ликовала. Ни конная полиция, ни пехотинцы, конечно, не смогли сдержать толпу, бросившуюся на поле. Васильева подняли на руки, начали качать, а потом понесли на руках как триумфатора.

      – Пардон, французы! Русские могут! – кричали со всем сторон.

      – Ну как? – спросил он Кебурию, когда, наконец, удалось выбраться из объятий публики, и он сидел рядом с другом за столом, накрытым белой скатертью на банкете в ложе ипподрома.

      – Молодец, Саша! Я переживал, что опять что-то пойдёт не так. Но ты герой! – Виссарион обнял друга и дважды расцеловал в щёки.

      На следующий день Васильев поднялся на тысячу метров. Полёт его длился тридцать семь минут. Он одновременно поставил всероссийский рекорд высоты и продолжительности.

      Уже через пять дней дня друзья отправились в турне по Волжским городам. Всё это время оба провели в паровозном депо в компании инженеров и механиков, ремонтируя аэроплан Кебурии. Заменили погнутый лонжерон, стойку шасси, все до одного тросы, чтобы быть уверенными в надёжности.

      В понедельник шестого сентября оба «Bleriot» были погружены на буксирную баржу. А сами авиаторы на пароходе общества «Кавказ и Меркурий» под звуки оркестра и крики восхищённой толпы отплыли от Нижегородской пристани.

      Глава седьмая

      В имении графа Льва Толстого

      Сколько душ сокрыто в теле?

      Я менялся всякий миг.

      Самого себя доселе

      Не прозрел и не постиг.

      И в душе ни на минуту

      Я смирить не властен смуту, —

      Умножаясь и дробясь,

      Сам с собой теряю связь.

      И душа моя стремится

      Самое себя прочесть:

      За страницею страница,

      За благой – дурная весть;

      Мимолетных мыслей прах,

      Позабытый на полях…

      Мой ли почерк? Мой ли слог?

      Я не знаю. Знает Бог.

Фернандо Пессоа

      – А нашему приятелю Мюллеру я рекламацию всё же отослал, – сказал Кебурия, глядя на проплывающую встречным ходом груженую лесом баржу, которую тянул упорно пыхтящий углём буксир.

      Виссарион курил на верхней палубе дорогие папиросы фабрики Асмолова с золотым ободком, купленные на первый гонорар за полёты. Ветер сорил искрами в начинающее темнеть небо и относил к левому берегу тягучий запах смеси турецкого и египетского табаков.

      – А телеграмму Кузминскому в Петербург?

      – Конечно! Тоже через германское посольство. Думаю, так вернее.

      – Всё правильно, – Васильев привычным жестом пригладил