– Он старый, – вдруг сказал Кузминский, – и вздорный. Мать говорит, он всегда был такой, но с годами…
– Вообще, да, – согласился доктор, – это, конечно, возраст, да и болезни. Который день грозится уехать. Но куда ему ехать осенью? Разве что к зятю. Тот его якобы понимает. Хотя, приедет, на следующий день уже разругается. Одно радует, недалеко это – на границе с Орловской губернией.
Маковицкий говорил с небольшим приятным славянским акцентом, чуть смягчая окончания некоторых слов или вдруг теряя гласные в тех местах, где они должны быть.
– Мы ведь сейчас из Овсянников от мадам Шмидт, это вёрст шесть от усадьбы. Ещё утром, по холодку приказал запрягать и верхом… Да-да! Верхом, господа! Верхом на двух меринах отправились к Марии Александровне. Она здесь, пожалуй, единственная, с кем граф ещё общается.
– Я её помню. Хорошая женщина.
– Хорошая, но сумасшедшая, – Маковицкий остановился, расстегнул пальто, нашёл в кармане сюртука коробку с папиросами и закурил. – Почитает вашего дядю за нового Христа. Чуть ли не молится на него. А, может быть, даже и молится. Кто знает, чем она там у себя в избе занята, когда никто не видит. Везде иконы и календари с портретами Льва Николаевича. Утром ехали к ней, так сам вдруг оказался в необъяснимом волнении, потому как спросонья через поле поехал, да, по его словам «зеленя помял», то есть озимые потоптал. Ну, казалось, потоптал да и потоптал. Много ли восемь копыт натопчут? Ан нет! Почти трагедия. Вот по сию минуту про те зеленя мне говорил. И пока распрягали, и пока шли. А тут вы и с вами молодая женщина.
– Бедный Лев Николаевич, – произнесла Лида.
– Он не бедный. Он вздорный, и своими фантазиями всех измучил. Мы с вами, господа, люди двадцатого века. А он напрочь застрял в девятнадцатом. Вот вы, Александр Александрович, ещё неделю назад изволили рассказывать ему про воздухоплаванье. А знаете, что когда вы покинули гостиную, Лев Николаевич взял в руки чугунную утятницу, взвесил на ладони, рассмеялся и подбросил её над столом. Конечно, она рухнула прямо на столовые приборы, поколола тарелки. А после так скривился по-толстовски, ну вы знаете, и говорит: «Мир рушится, а они железяки в небо пускают. Это, Софья Андреевна, всё ваша Берсовская кровь: дурь и фантазии».
– Вот, Саша, а ты говоришь попросить у графа средств, – Кузминский горько усмехнулся, – Никаких шансов.
На следующий день приехали представители инженерного общества из Тулы, зазвали с собой. До обеда гуляли по городу, встречались с любителями авиации, потом обедали в «Савое», после опять лекция в Собрании, потом ужин. После, уже к полуночи поехали на трёх извозчиках к инженеру Васягину, работавшему на Косогорском металлургическом заводе, просидели почти до половины третьего ночи. И лишь в начале четвёртого на извозчике отправились в Ясную Поляну.
Уже при въезде в усадьбу, Лиду укачало. Не то выпитое шампанское,