69
Как же я понимаю людей искусства, резавших себе уши и кончавших жизнь самоубийством – писать, как и рисовать, больно. Но еще больнее, наверно, не муки творчества, но осознание, что, испытав страдания Ван Гога или Акутагавы Рюноскэ, ты не создал ничего близко сопоставимого с их творениями; что принеся столько жертв, так и не написал ни одной, удовлетворяющей тебя, строчки.
Так до сих пор и не поняла – что я могу, или должна, рассказать такого уж важного? О чем писать – о неудачах, поражениях, лжи, предательстве меня и моем? Или мне нужно поведать о том, как полюбила, и чем эта любовь обернулось в итоге?
О любви – если то, что я испытала и есть любовь, конечно – тоже напишу, но потом, ближе к концу романа.
Пока же хочу представить Алекса. Он вел меня по жизни, или точнее, сопровождал, с самого рождения. Мы познакомились окончательно и бесповоротно в лето, насыщенное кладбищенскими историями Хасена сверх всякой меры; в лето, оказавшееся последним, когда я навещала родственников отца.
70
Мне шел десятый год.
– Хочу к дедушке в Туркужин, – сказала я маме в последний свой школьный день.
Ждать не было сил. Однако на этот раз, не любовь к родственникам влекла меня в селение – хотелось фруктов. Так сильно, что это желание заглушало остальные чувства. Какая любовь, когда хочется фруктов?
Сразу по приезду меня постигло разочарование, потому что сезон еще не наступил: яблоки, груша, слива, даже черешня и, тем более, виноград – не созрели. Так прошла неделя.
Новый день начался как обычно: проснувшись позже всех, в отвратительном настроении, не умывшись и не позавтракав, я сразу отправилась в сад проверить, созрела ли со вчерашнего дня хотя бы одна белая, самая ранняя, слива. Отчетливо помнила, что в прошлом году за ночь созревала уйма фруктов, казавшихся накануне совсем зелеными. Но к моей досаде, и удивлению, в этот раз на деревьях не было ни одного более-менее съедобного плода.
«Ну ничего, к вечеру хоть пара слив, но созреют», – успокоила я себя и, чтобы скоротать день, втайне надеясь разжиться чем-нибудь свеженьким хоть там, отправилась к тете Нафисат, на другой берег реки.
71
Маленькая, тихая, добрая тетя как раз выходила из дома, когда я, отворив калитку, робко заглядывала во двор, ища, нет ли где собаки.
Нафисат радостно ойкнула, пошла мне навстречу, обняла и, улыбаясь и расспрашивая о самочувствии и делах родных, повела к крану, что стоял во дворе.
Пока я отвечала традиционное: «Хорошо» – на все ее вопросы, она умыла меня холодной водой, от чего напряжение спало, и я почувствовала себя гораздо лучше. Потом повела в дом и причесала-переплела косы; напоив калмыцким чаем с ломтем хлеба, достала откуда-то из-под фартука карамельку и сказала затем, где искать сестер.
Поиграв с сестрами во что-то скучное, так и не разжившись фруктами, к обеду я вернулась домой, и мы с Хасеном отправились в сельмаг.
В сельмаге, пока Хасен сдавал стеклянные бутылки, я рассматривала витрину, в которой,