Глядя на добродушно-равнодушное лицо батюшки, он тревожно зашептал:
– Согрешил я перед Господом, согрешил…
– Ну-ну! Чем согрешил-то? – подбодрил священник.
– Боюсь я, батюшка… Чувствую, что-то страшное надвигается и думаю: а как же Бог, неужели попустит?
– В том, что боишься, греха нет – всем нам тревожно, война ведь… Ну, а ещё чем согрешил?
– Из деревни приехал, молитвослов не взял, один он у нас.
– Ну, так что же?
– Молитвенное правило полностью не читаю, только по памяти, что помню.
– Зарплату получишь – купи молитвослов… Есть ещё что?
Ваня хотел рассказать про найденные деньги, но промолчал.
– Ну, коли нет… Имя?
– Иоанн.
Батюшка накрыл его епитрахилью, зашептал привычные слова. «Данною мне властью…».
В этот раз литургия не доставила обычной радости. И святое причастие не оказало обычного действия очищения, облегчения, озарения, словом, катарсиса. Однако Ваня не знал этого слова. Он почувствовал только, что в этот раз – не то. «Это потому, что на исповеди слукавил», – вздохнул он. Однако рассказать батюшке про деньги казалось ему решительно невозможным. «Выбросить их, окаянных, от греха подальше, а потом на исповедь сходить», – решил Ваня. На какое-то время ему стало легче, но только на очень небольшое время. «Как же выбросить, – стал он рассуждать дальше, – деньги сами по себе – не зло. Всё дело в том, как их использовать: можно во зло, можно – во благо. Легко пришли – значит, употребить их на благотворительность, на нищих, на храмы… Дяде помочь, братовьям гостинцев купить… Мамке отправить!.. Вот только если бы это рубли были, а то деньги-то – чужие, иностранные… Покажешь их кому, спросят – откуда они у тебя?.. Скажу – нашёл… Как же, так тебе и поверили!.. А коли деньги немецкие, так и в предательстве заподозрят, и в тюрьму посадят. А то и расстреляют, по закону военного времени. Точно, расстреляют! Вот и получается – деньги есть, а использовать их нельзя. Скажут, что или украл, или предал… Ну нет! Пусть полежат пока… А если найдут?! Ох, не дай Бог!.. Да нет, не найдут. Они под койкой в казарме валяются, на полу, в грязном мешке. Кому охота в этот драный мешок лезть? Никому и в голову не придёт, что там – клад… Так-то оно так, а вдруг?…»
Выйдя в таких смятенных чувствах после службы на улицу, Ваня невольно зажмурился: после сумрака храма его ослепила белизна снега и свет лучей редкого в этих краях, низко висящего над горизонтом, солнца. Снегу за эти несколько часов навалило столько, что ноги увязали в нём по щиколотку. Но с появлением хилого северного солнца обильный снегопад прекратился, зато стал крепчать мороз.
– Ого, подморозило-то как! – Мотя подняла воротник своей шубейки.
Народу на улицах прибавилось. На борьбу со снегом вышли дворники.