Штаб-ротмистр первым пришёл в себя, успев поймать за талию пытавшуюся сбежать женщину.
Солянка вышла на славу! Конечно, скорее всего и может быть, её прекрасный вкус был сдобрен долгой прогулкой бывшего титулярного советника на свежем воздухе в первый весенний день, но это лишь версия! В действительности же – солянка вышла на славу!
Игнат Тимофеевич с удовольствием облизнул ложку, отломил кусочек поминального хлеба – чёрного, с кориандром и тмином, как символом картечи, впоследствии названного «бородинским», – обмакнул им оставшиеся в миске следы солянки, поднял крайнюю на сегодня (как он думал)рюмку хереса и выпил её залпом, закусив «черняшкой».
План на сегодня практически был выполнен. Оставались послеобеденный сон, прогулка перед ужином, лёгкая трапеза, чтение книг (газет) и опять – сон…А что ещё нужно пенсионеру?!
– Клава! – прокричал Пятровский, когда после третьего его звонка в колокольчик в комнату никто не вошёл. – Клавдия!!!
На пороге появилась кухарка.
– Чего изволите, Игнат Тимофеевич?
– Завари мне, Клава, самовар. И приборы все убери, помой. Я сейчас спать лягу, и ты уж постарайся не шуметь. А вечером я далее распоряжусь.
– Как желаете, ваше благородие.
Она достаточно быстро убрала со стола и переместилась на кухню. Громыхание посуды в процессе её мойки не мешало бывшему титулярному советнику, но он, соблюдая рамки приличия, зашёл за ширму, снял с себя верхнюю одежду, облачился в видавший виды атласный халат и прилёг на кровать.
Только заснуть он не мог. То ли переел, то ли выспался в санях по дороге домой, но – глаза закрывал, а веки не тяжелели.
Проворочавшись этаким образом не менее получаса, он поднялся и подошёл к столу. На дне бутылки оставалось совсем мало хереса, но Игнат Тимофеевич, для успокоения души, решил его прикончить.
Взяв на кухне вымытую Клавдией рюмку, он вернулся, долил в неё остатки и, не прибегая к закускам, лихо запрокинув голову, выпил. Ожидаемого тепла внутри своего организма он не почувствовал.
«Ну вот, началось… – с лёгким разочарованием подумал Пятровский. – Читал же в “Новом слове”, что ежели человек теряет всякие чувства к внешним раздражителям, становится полностью апатичен, то всё – пиши пропало! Старуха с косой уже стучится к тебе в дом…»
И так стало Игнату Тимофеевичу себя жалко! Так он скукожился и вмял в своё и так не особенно твёрдое тело подушку и кусочек одеяла, что аж слёзы потекли из глаз в самые складки рта. Да такие горькие, что ещё тяжелее стало бывшему титулярному советнику!
Но! Мозг был всё ещё свободен!
«Раз плачу – значит, не закончились чувства! Значит, ещё поживём!»
От этих внезапно нахлынувших мыслей, сметающих друг друга, словно морские волны, Пятровский вмиг пришёл в себя.
– Да где же самовар?! – насколько мог громким голосом закричал Игнат Тимофеевич!
– Господи прости… – послышалось за дверьми восклицание кухарки, которая через пару секунд поставила на стол