Отойдя на приличное расстояние от Блажея, мы уже не таимся, и Кудин с Жекой во всё горло орут частушки:
А мы по хутору пройдём
Шухеру наделаем,
Кому корову уведём,
Кому ребёнка сделаем!
А на следующий день баба Аксютка в своих рваных калошах сама пришлёпала в сельский совет.
– Ко мне в сарай чьяся корова приблудилась, а мне её кормить нечем… – жаловалась она.
Зимой, когда столбик термометра опускался ниже 30 градусов, местный радиоузел делал долгожданное для нас объявление: «В связи с низкой температурой занятия в школе отменяются». И тогда мы с Кудином хватали свои коньки и бежали к Деркулу на Малашкину яму. Здесь река была широкой, и чистый с прозеленью лёд прочный. Жека с Кубанцо́м уже были на месте, размеряли хоккейное поле. Кубане́ц, сделав топориком отметку на льду, ступнями ног отмерял будущие ворота.
– Давай я отмерю, – говорит Жека.
Взглянув на Жекины ноги, Кубане́ц усмехается:
– Ты если своими кочергами отмеришь – ворота ширше Деркула будут.
В течение получаса с обоих сторон собирались команды человек по пятнадцать, а то и по двадцать в каждой. В прибрежных зарослях вырубали клюшки. Особенно ценились клюшки из черноклёна, неплохие были из ясеня, хотя и тяжеловаты. Шайбу делали из мятой консервной банки. Отсед
Скоро подтягивались и болельщики – девчата и младшая детвора как с нашей, так и с другой стороны. Даже Павел Николаевич, шмурыгая по льду своими огромными валенками, приходил поболеть. Чтоб в азарте сражения никого не пришибить, болельщиков со льда провожали, и они располагались на оставленных весенним половодьем тополиных бревнах либо на свисающем к реке толстом стволе вербы.
Обычно играли в два тайма без смен. Первый тайм длился часа три-четыре, после чего перед сменой ворот делали небольшой перерыв на водопой. Ниже Малашкиной ямы, под самым яром, на быстром течении была небольшая промоина с дымившейся на морозе водой. К ней взмокшие от пота и сползались с обеих сторон. От ледяной воды немели губы и горло, но это всё равно было лучше, чем просто жевать снег.
– Жека, ты, как бык, глыкаешь – другим не останется, – говорил я с серьёзным видом.
– Ничего… – отдуваясь, отвечал тот и добавлял ободряюще: – Сверху ещё прибудет, всем хватит…
Второй тайм длился до самых сумерек, когда уже трудно было различить на льду шайбу.
У нас на воротах стоял Бармалей. Вратарь из него был не бог весть какой, но он так лихо сучил перед собой своей огромной клюшкой, что близко подступиться к нему решался не каждый. Носач защищал противоположные ворота и, хотя он так же был неповоротлив и неуклюж, своим широким, облачённым в полушубок телом он закрывал большую часть ворот, по этой причине и его пробить было непросто.
Вратарских масок в те времена не было, поэтому к концу матча у Носача на лбу вырастали порядочные шишки.
– Ты, Саня, специально мне в лоб целишь, – потирая рукавицей лиловую гулю, с искренней обидой говорил он.
– Нет, не специально, –