и камин согревает душу.
В старом доме
время движется
вперед и назад.
В старом доме
знают цену
довоенным фотографиям.
В старом доме
играют в волчок
и едят латкес.
История
Очень сомнительный показатель
измеряется количеством черепов,
лежащих в основании пирамиды,
гарантирует попадание в историю…
Человечество ужасается,
но забыть не в состоянии.
Скучные времена благоденствия
не оставляют ни героев, ни злодеев.
Только сытые коровы
пасутся на полях цивилизации
и смотрят на всех свысока.
Послевоенное
Памяти военного поколения
От беды за полверсты:
разгибанье саксофонов,
как же страшно быть влюбленным
в этом царстве немоты.
Здесь полгорода – барак,
вдовье царство и доносы,
где по двадцать раз подряд
крутят старую пластинку,
ходят девушки в обнимку,
потому как нет ребят.
Нет как нет: одни лежат
между Волгою и Вислой,
а другие близко-близко,
только не достанет взгляд,
плач запутается в туче,
виснет в проволоке колючей,
уже много лет подряд.
Вот трофейное кино,
там шампанское и грезы.
Застревают в горле слезы,
одинокое окно.
Этот мир сошел как снег,
черный хлеб —
и тот не вдосталь,
холод, валенки, звезда,
визг полозьев, жизнь, судьба…
Снег ничего не значит…
Снег ничего не значит,
если идешь по делу,
если считаешь сдачу
или слепой вороной
скачаешь через сугробы.
Снег ничего не помнит:
грязным лежит сугробом,
тает под ярким солнцем.
Наши следы мгновенно
слижет глухое время —
время белого снега,
время яркого солнца,
время песка забвенья.
Но прорастает память,
тонким листком надежды,
хрупким листком бумаги,
спрятанным меж камнями.
Молчание крика
Молчание крика
особенно красноречиво
на фоне шума повседневности.
Это заметил философ,
который, впрочем, не почувствовал
запаха горящего человеческого мяса,
что свидетельствует
об избирательности рецепторов души.
Вечно трогательное…
Вечно трогательное —
малыш в яслях,
вол, ягненок
и колыбельная.
Повторение чуда
под каждой крышей,
где есть младенец.
Все