Джерис сжала кристалл в руке и задрала голову. Звёзды горели всё ярче там, наверху.
– Благодарю тебя, Мать-Звезда! – сказала Джерис. – Благодаря тебе моя жизнь изменится.
Джерис вскочила с места и пошла вдоль берега. Но не в сторону своего дома в лимонных зарослях, а обратно в Гаавун. Океан был всё так же спокоен и тих. В городе зажглись огни. Джерис видела их с берега.
Город разрастался. Ему становилось тесно в долине, и домики взбирались всё выше и выше, заполняя склоны холмов. Только у старой мельницы Хинбери было пусто. Никому не хотелось жить рядом с тем местом, где заживо горели люди. Дом так никто и не снёс. Отсюда его не было видно, но Джерис знала, что он стоит там одиноко, словно костлявое чёрное чудовище, нужное и дорогое лишь одному человеку.
Дорога кончилась, и началась тропа в гору. Рыбацкая пристань пустовала, и Джерис спокойно выдохнула. Неподалёку жил старик Пивси и особенно любил порыбачить поздним вечером. Говорил, рыба сама к нему ночью в руки идёт. Дескать, родовое это место, где рыбачил его дед, и где жизнь того подарила ему встречу с самим солнцем Триады.
Гаавун будто замер. Сверкая тысячами огней, он расстилался перед Джерис торжественно и безмолвно, как и океан, и тогда она поняла, что сегодня случилось что-то очень важное. Может быть не здесь, не в Гаавуне и даже не на Эллатосе, быть может, на других землях Триады или в самом небе. Но непременно важное.
Чувство благодарности от подарка переполняло Джерис и дарило уверенность в том, что счастье пришло теперь и в её дом. Тяжёлые мысли оставили её, и, поднимаясь всё выше по холму, Джерис ощущала лёгкость и благоговение. Гаавун расстилался под ногами и вскоре исчез за деревьями. Тогда прохлада ночного леса окутала Джерис. Она шла по тропинке, выложенной мраморной плиткой, и каждые несколько шагов перепрыгивала через ямы: латосам становилось нехорошо, когда они видели что-то, что лежит, никому не нужное, и поэтому половину камней растащили. Сначала взял кто-то один, а потом и остальные, увидев, что так можно и не накажут, бросились разбирать оставшееся. Только совсем тяжёлые оставили.
Дорога вела вглубь леса. Джерис шла осторожно, прислушивалась к каждому шороху и останавливалась, чтоб убедиться, что это листья от ветра шумят, или мышь ползёт в траве, или птица устраивается на ночлег, но только не люди, которые могли бы идти здесь, как и она, к старому храму.
Но тогда бы слышала она хихиканье лати и уговоры латосов. По другим причинам сюда не ходили. В храме можно было уединиться так, чтоб об этом никто не узнал. Особенно заманчиво это было для тех, кто чувствовал стыд – кого-то ждали дома жёны или мужья, кто-то хотел сохранить доброе имя, а кто-то обещался играть свадьбу, но никак не хотел расставаться с беззаботной жизнью и старался хотя бы ненадолго её продлить.
Храм принимал всех безропотно и