Один из сидящих в креслах, золотовласый юноша с глазами-искрами, вдруг положил ладони на подоконник и тихо запел, глядя на приближающиеся холмы:
– На горных склонах, на туманных берегах
Средь золота, цветов и ароматов
Родное сердцу что-то тихо напевав
Искал я путь, куда идя – не знаю…
Его спутник в капюшоне опустил голову.
– Мы скоро вернёмся, Орвель. – сказал он, и в голосе этом была улыбка.
– Но знаю, что, куда бы ни пришёл
Здесь всё моё – от берега до края,
От крохотного самого окна
До свода, в небесах что утопает.
Мне дорога здесь каждая дорога
И каждый след, оставленный в грязи
И пусть его оставил кто – не знаю,
Такой же след оставлю я вблизи.
Человек в капюшоне присоединился, и голоса перемешались в чудесной мелодии.
– И пусть всему посчитаны мгновенья,
И скажут пусть, что для всего свой час
Аргваллис не предаст никто забвенью,
Ведь продолжение он каждого из нас.
Пение стихло.
– Почему ты никогда не пел со мной? – спросил Орвель, развернувшись в кресле.
– Музыка – твоя стезя, друг мой. Мне в ней с тобой не соперничать.
– Не хвали меня! – рассмеялся Орвель, и весёлые морщинки заиграли на лице. – А то буду довольствоваться старым, а нового никогда не напишу.
Человек в капюшоне поднялся, прислонился к стеклу и удержал развевающуюся занавеску.
– Напишешь. – сказал он. – Не тоскуй, мы здесь на три дня.
– Я уже тоскую.
– Зато твои предки будут рады, что ты снова ступил на берег родины.
Холмы приближались, и уже слышался плеск волн о берег. Маяк-гигант вырос перед кораблём, и был он таким высоким, что фонарь на его верхушке уже было не разглядеть. У берега толкались десятки людей, готовя причал к гостям. Над волнами показались гладкие головы кудовисов – аргваллийских гигантов с крошечными глазами, и люди с берега, бранясь друг с другом, наспех снимали ремни и цепи со зверей и загоняли их в затон.
– Двери, двери! Проклятый… уйди! – доносилось с берега.
– Сам закрою!
– Да справа тяни! Ну!
– Заткнись!
Брань перемешалась, и потянули за тросы. Двери, скрытые водой, захлопнулись, запирая кудовисов в затоне. Те, веселясь, брызгали на людей водой и стрекотали высоко и нежно, будто птицы. Корабль закачался на волнах, и коснулся бортом деревянного моста. Тогда опустили якорь.
Солнце поднялось над горизонтом, и утренняя прохлада начала сменяться обычной для Эллатоса жарой.
Здесь, на сырой пристани, вились рои мошек, что будто нарочно пытались залететь в глаза, нос и уши. Орвель спрыгнул на мост и вдохнул влажный сладкий воздух Эллатоса. Волны бились о причал, но даже их шум перекрикивали латосы, до сих пор бранясь, уже не понятно даже о чём.
Орвель взглянул на океан, зевнул и выгнул затёкшую спину, но тут же получил толчок в бок. На него задом налетел бородатый краснолицый латос в шапке, едва ли не закрывающей глаза.
– Смотри по сторонам! – рявкнул он. – Щенок аргваллийский!
– Разгрузка! – завопил другой латос.
– Вы видели Пивси? – спросил Орвель и потёр глаза, что не сомкнулись ночью ни на мгновение. – Он обещал меня встретить.
– Какой ещё Пивси? – крикнул латос. – Ты сначала рубаху свою в штаны заправь. А потом вопросы задавай… людям приличным. – проворчал он и сел, наматывая верёвку на крюк.
Орвель оказался среди снующих туда-сюда латосов, и каждый, задевая его, бранился.
– Да уйди, уйди что ли! – кричали они.
– И куда этих щенков с собой берут!
– Бороду отрасти сначала, а потом в плаванье иди!
Орвель отошёл и зажмурился, помяв виски.
Тут по лестнице, что вела на мост, заспешили шаги и молодой латос, наспех разряженный, как форменный щёголь – синяя рубаха из шёлка, белая жилетка и кожаные штаны – побежал по причалу, едва не теряя шапку, в которой торчало красное перо. Он махал рукой Орвелю и кивал.
– Владыка Кастари! – счастливо завопил он.
Латосы разом умолкли и уставились на Орвеля. Их глаза стали до того круглые, до того скривились рты, что он рассмеялся. Латос Пивси подбежал и раскинул руки для объятий. Орвель не заставил себя долго ждать.
– Здравствуй, Пивси! – сказал он, крепко обнимая латоса. – Признаюсь – скучал.
Тишина на причале