Кровать им была поставлена в сеннике. Там было нетоплено, но горели свечи, и около постели, на лавке стоял жбан с квасом. Андрей заложил тяжёлую дверь на засов.
– Варя, ты не бойся меня! Я не злой! Слова плохого от меня не услышишь! Очень ты мне по сердцу, Варя! Никому я тебя в обиду не дам!
– Чего мне тебя бояться? – вдруг сказала Варя. Андрей даже вздрогнул – так неожиданно смело прозвучал в тишине её голос.
– Услыхала я, о чём дружок твой бесстыжий говорил. Так знай – как пойдём утром-то к батюшке с матушкой, тебе тоже нечего бояться! – Варя взглянула ему прямо в лицо своими небесно-голубыми глазами и, переступив босыми ногами через свою сорочку, легла на другую сторону просторной постели.
«Да какой же я дурак!» – думал Андрей, выпрямившись под одеялом и глядя в тёмный потолок. – А она такая умница! Всё понимает, да только знать меня не хочет!» Он обнял подушку, зарывшись в неё головой, и закрыл глаза. Сердце так гулко колотилось в груди, что не унять! И тут он почувствовал, как мягкая Варина рука погладила волосы на его затылке. И услышал тихое – «Эх, горе ты моё!»
Глава 6
Шли дни, а молодая жена никак не хотела привыкать к мужу. Тенью ходила она по дому, молчаливая и печальная. Делала всё, что ей ни скажут, но глаз не поднимала, ни на кого не смотрела. Только иногда, усевшись у печки с пряжей или шитьем, с грустью следила за играми Андреевых младших сестрёнок, вспоминая своих сестру, мать и отца. Так сильно скучала она по отчему дому, что, едва дождавшись, когда все уснут, убегала во двор и горько плакала, уткнувшись лицом в старую материну шаль. Ни на какие Андреевы обновки и подарки не променяла бы она эту пахнущую домом шалёнку. А после пробиралась тихонько в избу, ложилась на самый краешек их с Андреем кровати, и, всхлипывая, засыпала. Не мил ей был ни этот богатый дом, ни Андреева семья, ни сам Андрюша, голубоглазый, ласковый и немногословный, муж её перед Богом и перед людьми.
Но, как говориться – не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды свёкр, отправившись в город, узнал, что по слухам Верховный правитель России – Колчак, объявил всеобщую мобилизацию. Об этом же кричали на всех перекрестках мальчишки, продававшие городскую газету. Обратно домой Евдоким Михайлович гнал коня, не жалея. Сердце его разрывалось при мысли о том, что придется послать единственного сына на смерть. «Белая армия! Колчак! Какие они такие хозяева мне, чтоб я отдал им своего сына родного? Они там, как волки грызутся! Вон говорят, в Борках, в логу́18 туча народу порасстреляно! Ворон налетело тьма-тьмущая! Что ж им, извергам, ещё мало? Господи, спаси и помилуй!»
Бросив коня у коновязи и взбежав на крыльцо, Евдоким распахнул дверь в избу, да так, что чуть с петель её не сорвал. По его раскрасневшемуся лицу струился пот, мокрый чуб прилип ко лбу. Прямо с порога Евдоким закричал: «Андрей, Варвара! Собирайтесь! Надо Андрею тотчас схорониться – незачем ему под пули молодую жизнь подставлять,