Мельница на Флоссе. Джордж Элиот

которые растягивают годы, превращая их в седую древность. Война и память о ней давно уже покинули головы людей, и, если мысли о ней когда-либо возвращались к фермерам в заношенных шинелях, вытряхивающим свое зерно из мешков для образцов и суетящимся над ним в базарной толчее, то только как положение вещей, принадлежавшее ушедшему золотому веку, когда цены были высокими. Разумеется, навсегда ушла та пора, когда широкая река несла на своей груди вражеские корабли; Россия превратилась всего лишь в место, откуда везут льняное семя, – чем больше, тем лучше, – где производилось сырье для больших мельниц с серповидными руками-крыльями, ревущими, мелющими и осторожно размахивающими ими, словно готовясь передать какую-либо важную весть.

      Отныне человечество было вынуждено иметь дело с тремя бедами: католиками, неурожаями и загадочными скачками цен; в последние годы даже наводнения как-то присмирели. Коллективный разум Сент-Оггза не стремился заглянуть в прошлое или будущее. Он унаследовал долгое прошлое, не думая о нем, и ему некогда было следить за призраками, разгуливающими по его улицам. С тех веков, когда на широкой глади воды видели святого Огга с его лодкой и Богоматерью на носу, позади осталось столько воспоминаний, что они растаяли вдали, подобно вершинам холмов! А нынешние времена походят на плоскую равнину, где люди более не верят в землетрясения и извержения вулканов, полагая, что завтра все будет в точности, как вчера, а гигантские силы, сотрясавшие землю, навсегда уснули вечным сном. Безвозвратно минули дни, когда вера могла толкнуть людей на подвиги, не говоря уже о том, чтобы предать ее; положение католиков упрочилось, они прибрали к рукам правительство и собственность, сжигая людей заживо; но это вовсе не означало, будто благоразумные и честные прихожане Сент-Оггза уверовали в папу римского.

      Правда, был жив старик, который еще помнил, как заколебалось грубое большинство, когда Джон Уэсли[12] читал проповедь на овечьем рынке; но с той поры уже давно никто не ожидает, что проповедники способны завладеть людскими душами. Случающиеся иногда вспышки рвения диссентеров[13] на предмет крещения младенцев оставались единственными признаками фанатизма, неуместного в воздержанные времена, когда люди не стремятся более к переменам. Протестантизм прозябал в неге и покое, забыв о схизме и не обращая внимания на прозелитизм: раскольничество превратилось в такое же наследие прошлого, как и лучшая скамья в церкви или деловые связи; и клирики с презрением видели в нем лишь глупый обычай, которого придерживались только семьи, занимающиеся бакалейной и мелочной торговлей, хотя и вполне совместимый с крупными оптовыми сделками. Но католики принесли с собой легкий ветерок перемен, грозящий нарушить спокойствие: престарелый пастор, случалось, принимался трактовать историю и впадал в ересь дискуссии, а мистер Спрей, священник-конгрегационалист, начал читать политические проповеди, в которых искусно разграничивал свою