В творчестве Пришвина этого периода сложилась целая система символических мотивов и образов, выражающих центральную художественную идею писателя – о единстве и родстве живого, о целостности мира: луг (земной, звездный, «цветов духовных», мир – луг), сад, цветок, солнце («золотой цветок»), круглый мир (мир – круг), «великий круговорот», мир – храм и т. д. В этом ряду ключевой в книге «В краю непуганых птиц» и, видимо, во всем творчестве писателя – символический образ водопада. Он возникает у Пришвина после встречи с «таинственной жизнью» водопадов на северной реке Выг и постижения им «чего-то общего» в их «ошеломляющем движении» и «бесконечно сложной» жизни Невского проспекта в Петербурге. Водопад – символ, в котором раскрывается представление писателя о судьбе «целого мира»: устремленность и движение мира от «гула и хаоса», увлекающего в бездну, к «божественной красоте», от кажущейся и очевидной бессмысленности к всеобъемлющему смыслу.
Произведения Пришвина 1900—1910-х годов необычны с точки зрения жанровой поэтики: это очерки-романы, в которых возникают два облика мира – географически и этнографически точный, воссоздающий «лицо края», и лирико-философский, мифо-поэтический, связанный с историей главного героя.
В первые десятилетия XX века – «перед мировой катастрофой» (так Пришвин назовет войну и революцию) он живет между отрицанием и утверждением, сознательно выбирая созидательный путь в культуре. «Моя натура, как я постиг это: не отрицать, а утверждать», – напишет Пришвин о себе в 1914 году.
В революционные и первые послереволюционные годы (1917–1922) Пришвин заново пережил переворот «от революции к себе», к «личному творчеству жизни», оказавшемуся для него антитезой самоубийству и погружению в чан (образ разрушительной безликой стихии) революции. Это был путь писателя, понявшего, что «и белые, и красные делают одно дело», и ищущего выход к внутренней духовной свободе, к личному творчеству художника в условиях несвободы внешней, в «России-тюрьме», в которой он, однако, чувствовал свет России Невидимой.
Особое значение приобрела для писателя в советский период тема града Китежа, которая соединялась у него с мыслью о Невидимой России – «святыне Града Невидимого Отечества», служением которому стала его жизнь.