Но вскоре волнения по этому поводу улеглись. Вагон проветрился быстро. И по новой начали раздаваться со всех сторон доверительные разговоры, воспоминания, житейские и армейские истории.
Справа от двери на нижней полке сгруппировалось до шести человек бойцов. Оттуда слышались шумные взрывы хохота, частые восклицания «Ой, не могу! Ну надо же!» – и неудержимые «Хха-ха-х-а, ггы-ы-ы – ы…».
Алексей невольно прислушался к шумному веселью говорливой кампании. Оттуда неслось:
– А нас на передовую. Нас! Туда! Едритт-т-т т-твою Машку за ляжку… На передок, значит…
Кто-то, слышно было, пытался одернуть говоруна:
– Да тише ты. Чего расхорохорился на весь вагон… Гляди, лейтенант вон…
– А чего, я верно говорю, – ерепенился рассказчик. – Фронты трещат по всем швам, а нас… Нас на передок… Ишь ты!
И с приблатненной интонацией напел:
Родина – мама —
Капризная дама.
На передок слаба.
Похоже, ей труба…
– Хх-а-а…
Алексей, услышав и поняв, чей же это голос, а это был голос Рябова, уже решил пресечь непристойный разговор. Он приподнял голову, оперся руками под собой, чтобы поднять тело, как вдруг услышал:
– Ну-ка ты, заморыш, заткнись! А то тебя мама не узнает, если она у тебя есть. Но, похоже, ты жалкий выкидыш. Какая у тебя может быть мама…
– Че-е? – взвился заводила веселой кампании. – А ну, повтори, че ты щас прошлепал… Кто я?
– Недоносок ты, гнус вонючий… Жалкий выкидыш, – послышался твердый, уверенный голос.
И Алексей, глянув туда, откуда раздался этот голос, увидел человека, еще моложавого, но с военной выправкой, Шелепова Вадима, о котором он буквально вчера услышал от Карташова.
– Ну, мужик, ты подписался. Сам виноват, напросился.
– Я сказал, заткнись, щегол. Или я тебя сейчас сам заткну…
– Ты? Меня? – пошел развязной походкой на мужчину Рябов. За ним двинулось несколько его подельников. – Да я тебя на ремешки порежу, падла! – в руках у Рябова блеснуло лезвие ножа. Он подступал к Шелепову ближе и ближе.
Для окружающих возникший конфликт явился неожиданностью. И многие не решили для себя: кто прав, а кто виноват. И чью сторону занять. И просто наблюдали из любопытства.
– Рябов, прекратить, – наконец, вмешался Алексей. – Дай сюда нож.
– А ты, ефрейтор, засохни. Тут не твоего ума дело, – огрызнулся на младшего сержанта Рябов.
– Что ты сказал? – воскликнул, в свою очередь, Алексей, возмущенный наглостью Рябова.
Но того несло:
– Сказал, засохни. Замочу.
– И эта козява кому-то еще и угрожает! – встал с нар и сам двинулся в сторону Рябова Шелепов.
Тот и не ожидал столь решительных действий от кого-либо, а тем более от этого мужика, – привык чувствовать здесь свое превосходство и безнаказанность, полагаться