На саму вечеринку мы приехали тоже на такси. Там было полным-полно маменькиных сынков, папенькиных дочек, мажоров разного калибра и прочих, им подобных. Эдакие детишки богатеньких родителей, разномастные придурки, пустые и лицемерные, и каждый пытается, типа, показать всем, как ему тут по кайфу. И одеты они в дорогие шмотки: пиджаки и галстуки удавки, шикарные платья и жмущие туфли на шпильках. На танцполе не было ни одного свободного, не просчитанного заранее движения, ни одного такого, которое бы шло от души, от ощущения музыки и самого танца. По каждому из присутствующих можно было понять, кем является его или ее папаша. Вокруг отпрысков более важных шишек ошивалось больше народу с подобострастными улыбками. Они были как надутые индюки и делали вид, что вся сутолока вокруг них – дело для них привычное. Многие из них почти и не танцевали, если вообще что-нибудь там происходившее можно было назвать танцем. Просто кошмар какой-то, а не вечеринка. На лице Фили можно было прочесть вселенский облом. Я тоже был разочарован мистером Пэнком. К чему были все его непрекращающиеся попытки зазвать нас на эту вечеринку? Что с ним? Он вообще не видит, что вокруг него творится? Неужели большие деньги так ослепляют?
Однако, наблюдать за разочарованной Фили мне нравилось. Она была такой милой в этот момент. Когда она разочарована чем-то, она хмурит брови, как мой племянник, и у нее так забавно задирается верхняя губа. Было смешно, что с одной стороны она выглядит такой взрослой и умудренной жизнью, а с другой стороны она все еще маленькая девочка двадцати одного года, которая если вдруг не получает то, чего ей хочется, то ужасно огорчается. Я с высоты своего возраста успел уже прохавать столько говна и столько разочарований, что одним разочарованием больше, одним меньше – меня это уже просто никак не колышет. Ни вправо, ни влево. Скажем наоборот, я очень удивлюсь, если вдруг не разочаруюсь от чего-нибудь. Единственное, что меня, пожалуй, на самом деле разочаровывает – это то, что я уже не разочаровываюсь ни от чего, или, говоря другими словами, у меня нет никаких ожиданий ни от чего. Другими словами – этой жизни, похоже, удалось уложить меня на обе лопатки.
Но я не готов с этим смириться. Не готов и все. Не готов смириться с тем, что я больше не разочаровываюсь, потому как это так же значит, что ничто также не может меня приятно удивить. Это значит жить просто так, без надежды и без отчаяния. Но, я здоров, солнце продолжает всходить каждое утро, в моей семье все здоровы, и этого уже достаточно, чтобы на лице была улыбка. Все это знают, но никто не улыбается, все равно. Когда я говорю «улыбается» я имею в виду искреннюю радость, ту, которая идет из самого сердца и не зависит ни от чего: ни от поездок заграницу, ни от покупок, ни от комплиментов, которыми нас осыпают, ни от удачной сделки или оставшейся в шкафу половинки виски. Ведь из-за границы приходится