На самом же деле, в комнате, где мы находимся, не так громко играет музыка, почти не слышно шипение газировки, да и никто не ругается.
– Можно я закончу дома? – почти взмаливаюсь я.
Впервые я почувствовала, что ложь может быть горькой и обидной. В сто, нет, в тысячу раз обиднее самой страшной правды. Для меня сотворение лжи – самое трудное, что только может быть. После расчётов по математике, разумеется. Но общественные отношения строится на постоянной лжи, коварном обмане и эгоистичных манипуляциях, поэтому мне некуда деваться.
Бетти и Морис замечают моё подавленное состояние, а я ведь пришла сюда веселиться, а не грустить.
– Хорошо, можешь закончить позже, – соглашается Морис, помедлив. – Но обещай, что передашь письмо парню. И помни – это всего лишь игра.
Всего лишь игра.
– Я помню, Морис. И да, я завтра же опущу письмо в почтовый ящик детского дома.
Бетти разочаровывается:
– Ты так скоро уезжаешь из Хантингтона? – она наполняет свой стакан газировкой и немного отпивает. – Мы же совсем не успели поговорить.
– Мне срочно нужен отдых за городом, – смеюсь я. – Да и у бабушки завал на работе, а этим летом я обещала ей помогать.
– Очень жаль, – Бетти опускает голову. – Надеюсь, мы скоро увидимся.
Подруга поднимается с колен и встаёт рядом со мной в ожидании, что я сделаю то же самое. Я встаю на ноги и тепло обнимаю её, вдыхая аромат ванильных духов.
– Тоже на это надеюсь.
Мы с Бетти взаправду отдалились друг от друга, и каждой из нас хотелось бы проводить больше времени вместе. Но время совсем не щадит нас, заставляя взрослеть и отпускать далёкое детство.
– Спасибо, что хоть не надолго, но пришла, – повторяет она.
– Нет проблем. В конце лето обязательно приду ещё раз.
– А я тебя звал? – встревает Морис, ехидничая.
– Куда уж ты без Кэтрин, – Бетти отстраняется и поднимает газировку с пола. – За нас!
Мы в последний раз смеёмся, провожая окончившийся учебный год, в последний раз обнимаемся этим вечером и расходимся по домам.
Я вхожу домой и захлопываю за собой дверь. Поток свежего воздуха в последний раз подхватывает подол моего небесно-голубого платья. На часах семь тридцать, дома никого нет, кроме меня. Только я и бешеный стук сердца. Только я и ложь, которую я принесла с собой.
Я переодеваюсь в домашнюю одежду, смываю макияж с лица, наливаю себе вкусного чая и иду в свою комнату.
Я медленно поднимаю голову, беру лист, кладу его перед собой и начинаю писать вновь.
«Дорогой Люк,
Пишет тебе Кэтрин Лонг.
Чёрт возьми, я больше не могу молчать – так и знай. Я больше не могу отмахиваться от собственных фантазий. Я больше не могу смотреть на тебя, при этом сохраняя ровность дыхания. Я больше не могу сдерживать себя. Твоё молчание заставляет меня говорить, твоя быстрая походка заставляет меня задумываться над пунктом твоего назначения, твой томный взгляд