14. Оперы Ш. Гуно («Фауст») и С. Прокофьева («Огненный ангел») – французский и русский подходы к фаустовскому канону.
15. Характер историзма романа Брюсова «Огненный ангел» и одноименной оперы Прокофьева.
16. Модернизация фаустовского архетипа в романе Брюсова и опере Прокофьева («Огненный ангел»).
Раздел II
Фаустовская тема в контексте «веховской» проблематики («Фауст и Город» Анатолия Луначарского)
Имя А.В. Луначарского – общественного деятеля, публициста, литературного критика, драматурга – было необыкновенно популярно в советской научной литературе и менее востребовано сегодня. Оно и понятно: в последние годы, когда происходит коренная переоценка многих явлений истории, культуры и литературы нашей страны, Луначарский как один из идейных вождей Советской России и представитель марксистского литературоведения оказался на периферии внимания современных ученых. Поэтому если конец 50-х – начало 70-х годов отмечен появлением целой обоймы всевозможных публикаций о драматургии Луначарского1, то начало 80-х годов ознаменовано лишь двумя заметными работами в этой области, принадлежащими А. Нямцу2 и 3. Либинзону3, которые, в отличие от своих предшественников, сосредоточились только на анализе драмы «Фауст и Город».
Всех ученых, обращавшихся в разные времена к этому произведению, объединяет вполне объяснимое желание связать его с теми задачами, которые ставила революционная эпоха. Последняя понималась исключительно в политическом смысле – как эпоха, приведшая к Великой Октябрьской социалистической революции, – со всем вытекающим отсюда набором историографических штампов при анализе драмы. Даже классик отечественного фаустоведения В. Жирмунский писал в 1936 г. о том, что Луначарский наполнил свою драму-мистерию «Фауст и Город» «социально-политическим содержанием», связанным с победой «народной революции»4.
Эта формулировка, в разных вариациях повторенная впоследствии всеми другими исследователями пьесы, верна и неверна одновременно. Верна, потому что текст драмы «Фауст и Город», действительно, легко поддается истолкованию, напрямую увязываемому с опытом октября 1917: здесь, по замечанию А. Нямцу, дано «опережающее отражение»5 его некоторых сторон. Неверна, потому что содержание драмы выходит далеко за пределы узко понимаемой революционной проблематики. С нашей точки зрения, говоря о революционности содержания «Фауста и Города», прежде всего следует иметь в виду переносное значение слова «революция», связанное с радикальными изменениями в области духа, которыми характеризуется начало двадцатого столетия и которые во многом обусловили концепцию фаустовской драмы Луначарского.
Почему же исследователи его творчества прошли мимо этого? Почему тот же В. Жирмунский предпочел говорить о «несомненном влиянии господствующей идеологии эпохи символизма» на трактовку Луначарским гетевского «Фауста», имевшую место в его статьях начала XX в., где сделана попытка «соединить революционный марксизм с ницшеанством и философией Маха – Авенариуса», и о пересмотре этой концепции в «Фаусте и Городе»6?
Дело, думается, в том,