От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная…
Вот царство русское… и не прейдет вовек,
Как то провидел Дух и Даниил предрек.
На имперскую утопию Тютчева Стратановский откликается утопией Гоголя, увидевшего из Рима далеко на северо-востоке «чистилище душ грехопутных»[11]. То есть в России «вечные вопросы», «больные вопросы» не геополитикой поставлены, а колеблющимися, ведомыми одним «юродам» критериями в различении добра и зла, чем и меряются у Стратановского наши пространства. «Солью вины», она же «соль земли», – с самого литературного дебюта. Ни с каким другим поэтом не сравнима та изначальная молния, что осветила и пронизала его поэзию:
Страшнее нет – всю жизнь прожить
И на ее краю
Как резкий свет вдруг ощутить
Посредственность свою
Точки нет, дальше – бесконечность, отчасти православная, с ее культом «нищеты духовной». Но стоят даты: «1968–1972». Выкристаллизовывалось четыре года и осознано как судорожное, снимающее пелену с глаз художника откровение. Вопрос для творческого сознания задан небывалый, но – «петербургский»: можно ли из «посредственности» высечь «искру божью»?
В первом сборнике Стратановского «Стихи» (1993) он поставлен вслед выполняющей роль эпиграфа аллегорической «Тыкве». Аллегория возникает в результате замены фразеологически уместной «тысячеустой, пустой молвы» художественно более выразительной «тысячеустой, пустой тыквой», каковую поэт и воспевает «в ничтожестве своем», обрекая себя же на гибель. (Заметим здесь и мастерскую игру на разнящихся значениях определения «пустая»: в первом случае «бессодержательная», во втором – «полая».) Момент гибели – есть озаряющий сознание свет, единственно достойный запечатления (в амбивалентную символику тыквы – от «прародительницы всего сущего» в Южной Америке до образа пустоголовия и безумия в Древнем Риме, в более близкое время – эмблемы Хеллоуина и т. д. – вдаваться здесь не будем). И еще заметим: если Стратановский начинает свое литературное странствие «Тыквой» (этим стихотворением, кстати, открывается и самиздатовское избранное «В страхе и трепете»), то и его последний сборник завершается стихотворением «Мы вырастим арбуз…» И в том и в другом случае в обоих образах метонимически интерпретируется библейская история о бежавшем «от лица Господа» пророке Ионе, очутившемся за свои сомнения в Его могуществе во чреве кита, снова затем освобожденном и снова усомнившемся… Последняя сцена «Книги пророка Ионы» рисует героя у стен Ниневии под растением, взращенным для него Господом. В церковно-славянском переводе растение названо «тыквой»… Сомнения Ионы, его перманентное желание смерти – один из центральных сюжетов Стратановского. Ибо «В мерзком чреве китовом / дар говоренья громо́вого / И борения словом / обретает пророк неуверенный…» («Пророк Иона»). Сюжет о спасении в гибели как первооснове лирики несет в себе и ее необычный