пайке, тот отнес младенца Отцу, последнее, что Z видел, было то, как мать, встав с постели, закрутила хула-хуп – огромный металлический обруч, принесенный накануне взводом дюжих Просто детей, как пушинка парил вокруг необъятных бедер Позаправдашней бабы, «что ж, ей время подумать о себе, когда еще», – услышал Z Отца, следом ощутив его руки, вдруг поняв, что все это время держался за соски матери сам, она совсем не поддерживала его руками, «а есть ли они», – закралась вдруг мысль и захотелось вернуться и узнать, как оно на самом деле, но Отец, сопровождаемый Четырнадцатым, понес Его в противоположную сторону, Они битый час шли через анфиладу комнат, которой, казалось, нет конца, а когда наконец пришли, Z показалось, что Они вернулись в ту комнату, из которой вышли (возможно, так оно и было) – столь она была похожа на нее, похожа в мельчайших деталях: зеркальные стены и потолки с редкой, алого бархата мебелью, – здесь Отец вернул Z на руки Четырнадцатому, оставив обоих в блаженном неведении, что означала эта прогулка, тем более что по пути им никто не встретился, и тем не менее с того дня и до того момента, как Z прочно встал на ноги, выход и возвращение в комнату с зеркальными потолками и стенами, наряду с кратковременными посещениями матери для кормления, повторялись ежедневно, став обязательным ритуалом, вместе с необходимыми для ребенка играми, по части которых Четырнадцатый оказался специалистом узкого профиля: оставшись наедине с Z, он не находил ничего лучшего, как строить ему рожи разнообразного толка, от веселящих до устрашающих, внезапно сменяемые маски неизменно приводили Z в восторг, и, став много старше, Он, с благодарность вспоминая к тому времени уже покойного Четырнадцатого, то и дело на приеме, например, вверительных грамот, строил рожи иностранным послам, выбивая из них холодный пот, переходящий в ужас, доставалось в этом смысле и своим дипломатам (мы звали их «Врунишки») – перед отправкой куда-либо они получали свою порцию скоморошин и, говорят, передавали полученное так или иначе заморским государям, сбивая их с толку и мороча голову, чуть меньше Z корчил рожи прочим чиновникам – одну или две в зависимости от ранга (но не более трех) – и только Просто детей он неизменно встречал с каменным, похожим на памятный обелиск лицом, причины данной строгости обнаружатся позже, тогда же, в одну из августовских ночей, Четырнадцатый вдруг неведомо куда исчез (по слухам, став Растворившимся – за возможность коснуться Государя надо было платить), а к Их Высочеству на рассвете явилась рука в сопровождении глаза, явились так, как есть, без тела и разума, рука хлопнула Z по заду, а глаз, подлетев вплотную к развернувшемуся к ним мальчику, уставился прямо в лоб, будто там было что-то написано, Z слышал об этой парочке, но никогда не видел и теперь лишь сказал вслух, желая удостовериться в почти очевидном: «Всевидящий поджопник»… «Всевидящий поджопник… всевидящий поджопник… всевидящий
