который мы теперь слышали еще и в полной темноте, ибо обязаны были закрыть глаза в тот самый миг, как зад рожающей оказывался ровно перед нами, ослушников (их называли «Увидевшие»), слепили раскаленными иглами, не оставляя вариантов увидеть в этой жизни что-либо еще, дальнейшее зависело от слепца, и, если вдруг он не желал молчать, то ножницы избавляли его от языка, а топор – от кистей и даже стоп, чтобы ни один из Увидевших не смог никоим образом описать другому то, что ему открылось, поэтому, как выглядит зад и тем паче место, откуда выходят порфироносные дети, мы не знаем, а те, кто знал, сказать не могут, остается догадываться и предполагать, опираясь на ощущения смутные, едва ли достоверные, ибо зад Позаправдашней бабы в начале четвертого часа, как показалось, занял пространство гораздо больше кровати, на которой до этого покоился, утверждение это опиралось на тепло, можно сказать, жар, который хлынул в нашу сторону, едва мы закрыли глаза, как будто его источник – раскаленная до бела печка, он в равной степени шел по всей ширине дворцовой залы и был настолько мощным, что к началу пятого часа вызвал в стране (от западной до восточной границы) таяние снегов, приведшее вскоре к раннему в том году половодью, другим побочным следствием разворота Позаправдашней бабы к народу стало также раннее (минус месяц от обычного) возвращение перелетных птиц (они появились как-то вдруг и все разом, будто и не улетали вовсе), с того момента крик ее не был одинок – оранжированный многочисленными голосами пернатых, он приобрел особенное величие, наполнившее нас гордостью за то, что мы являемся свидетелями события, движущего реки и тварей небесных, даром что видеть нам его не дано, лишь ощущать тепло, исходящее от священного лона, и многие (ох, многие) в тот момент забылись и, пукая от переполнявшего их счастья, пополняли ряды неизвестных и презренных, и только испорченный воздух (кое-где и несколько дней спустя) напоминал о былом величии, вдруг заполнившем душу простого смертного так, что он не смог совладать с ним и поделился с другими, поделился неосторожно, поделился в последний раз.
Меж тем Позаправдашняя баба на седьмом часу наконец приступила к финалу действа, ее методичные, сопровождаемые громкими (в полтора-два раза громче обычных) криками потуги воздушными волнами передавались нам, сбивая отдельных неопытных зрителей с ног, бывалые, сплетаясь под локти в многотысячную цепь, держались из последних сил, но и здесь случались (пусть кратковременные) завалы – потуги роженицы давали эффект взрыва бомбы, оглушая и калеча, вслепую мы восстанавливали единство, моля про себя, чтобы всё поскорей и благополучно закончилось, но только в начале восьмого часа Позаправдашняя баба отблагодарила нашу верность – издав, как оказалось, последний, оглушивший многих до контузии крик, она, напрягшись, что есть силы выбросила из себя в нас младенца, который, пробив, словно был каленым ядром, тринадцать рядов
