Но грань металла всех
забвенных сроков избежит.
Земля и солнце скорее
поменяются орбитами и осью,
Но не изменится вовеки ни чистота,
ни бездонность святой любви.
«И Космос сдался под рукой…»
И Космос сдался под рукой
художницы смиренно,
И в раковину скани и эмали
блаженно-ало пал;
Он не пленен – он просто
очарован: он по веленью
Художницы улегся весь в искусную
бездонность металла.
И сонно-тайно Космос
замерцал в руке надежной,
И согласился быть ручным,
покладистым и очевидным.
Не согласился лишь растратить
свою божественную форму!
Каков он – Космос у Манабы:
вечерний, вечный, зимний?
«О, сколько в них не месяцев…»
О, сколько в них не месяцев
и дней – слоев летящих —
В Весне и Осени, в Зиме и Лете,
и в Вечности – Манабы?
И сладко месяцы сквозь серебро,
коралл, скань, зернь тают,
И коль сопротивляются руке
кубачинского Мастера,
то – слабо.
То бирюзой нежданной, то сизым
жемчугом блеснут и сникнут,
То янтарями августа блаженного
в колье изысканном уснут.
И песню гор Дагестана, гор
Кавказа серебряно и тихо,
В мгновеньях и столетьях
растворяясь, обессилено споют.
«Желаний древо то не жизни…»
Желаний древо то не жизни
жадной и ветвистой древо,
Но в каждой ветке жизнь
неугомонная струится и бежит.
Покуда есть желанья, бежит
по жилам жизни млеко,
А на поверхности желаний
янтарь, коралл, бирюза горит.
Покуда есть у женщины
неисполнимые и тайные желанья,
Ваяет древо жизни сканью,
зернью, эмалью и резцом – душой.
Покуда есть в душе творения
желанье, к бездвижности не тянет,
И не приемлем ей благостно-рутинный,
тоскливый и тупой покой.
«Ее сосуды, что не знают…»
Ее сосуды, что не знают
пустоты – одно пространство —
Мерцают и блистают, но не
дерзят и пусто не толпятся.
В них, сокровенных, не пустота,
но жизнь струится странно:
Они как будто сами – земли
и космоса – бесценный атом.
Заздравной песнью рог на
торжестве божественно прольется.
А виночерпий возгордится не вином,
а черпаком блаженной красоты.
И тамада, заздравну чашу осушив,
диво-рогам счастливо засмеется.
Ее сосуды торжество металла и таланта,