* * *
Вот и теперь он не сидел на месте. Контуженный, весь на перетянутых нервах, он снова рычал, требовал от охрипших связистов контакта с командирами батальонов. Ноги дрожали, в ушах гудело не проходившее эхо взрыва. Тело под рубахой горело, словно его отходили крапивой. Стянув гимнастёрку вместе с исподней рубахой, он зашёл за полог, оглядел себя в осколок зеркала. Не считая перевязанных ран, увидел на груди, плечах косые длинные ряды малиновых волдырей, будто его и впрямь исхлестали крапивой.
– Твою мать…Этого ещё не хватало! Иваныч кивал – у него была такая же зараза…От нервов говорит… Э-э, чешется и палит будто перцем натёрли. Чистотелом, вроде, как …обошёлся. Сейчас бы в русскую баню-у…– он и усмехнулся своим несбыточным мечтам.
Снова подошёл к осколку зеркала из толстого замутнённого временем стекла. К осколку – из другой, доисторической жизни, в которое прежде смотрелись иные люди, светлые ликом, мужчины и женщины, дети и старики…Теперь убитые, сгоревшие в пламени, сгинувшие под бомбами, повешенные?..
На осколе зеркала дрожала, точно дышала водянистая радуга. Он вгляделся в своё отражение. На него смотрел обожжённый войной и боями воин. Продолговатое, сухое, с запавшими щеками лицо. Широкий упрямо сжатый рот, волевой подбородок. Как у отца и деда мюршида Гобзало – у него были выразительные тёмные, с фиолетовым отсветом глаза, такие же крупные черты мужественного орлиного лица, с характерными для их рода вырезанными высокими скулами, будто вычеканенные из меди.
Отошёл на два шага, чтобы видеть себя по пояс. Крепкое телосложение, борцовский торс, длинные сильные руки покрывали рубцы-шрамы, ожоги и следы прежних ранений. Только вот всё, как будто усохло, увялилось до излишне рельефных мышц и напруженных жил. Впрочем, других – холёных, лоснящихся сытостью защитников, Сталинград и не знал, как не знала и вся война, щедрая лишь на голод, мор и лишения.
Он с удивлением отметил две резкие складки, сбегавшие к подбородку – их раньше не было, как и трёх горизонтальных, пересекавших лоб, под которыми не мигая, ожесточённо смотрели чёрные аварские глаза. Коротко стриженные волосы кое-где посекла седина, особенно на висках.
« А нет…Странно…Их я тоже прежде видел, – Магомед коснулся пальцами седых волос, – а, может, просто не замечал? Иншала.»
Его лицо было запаяно в зеркало, как в льдину, и вокруг него чуть мерцали пузырьки застывшего воздуха, рябь замершего, залетевшего в льдину ветра. Он старался разглядеть в своём лице черты родового сходства. Обнаруживал из под жестяным налётом. Сияющие лики предков были засыпаны пеплом, покрыты окалиной , ржавчиной на его измождённом лице. Наскоро прочитав слова краткой молитвы, он накинул на обломок зеркала тряпку.
Уф Алла…Он не мог видеть это в себе, но это хорошо видели в нём и ценили боевые товарищи. А важное в его кавказской природе, в его даровании