Ночью Перелыгин повел Савичева на берег Яны. Три дня лили дожди, превратившие дороги в вязкую кашу, пришлось надеть сапоги. Но сейчас светило солнце, и Савичев восхищенно вертел головой – рассматривая спящий Поселок под ярким солнцем. Не спали только комары, атакуя их, как «мессеры», со злобным воем.
Присели на скамейку на высоком берегу, среди лиственниц. Внизу Яна уходила вдаль, закладывая плавный вираж. Было очень красиво. Савичев, сопя, достал из пакета пузатую бутылку французского коньяка, лимон. Перелыгин вытащил из кармана два маленьких позолоченных стаканчика. Они разлили коньяк, помолчали.
– Ну, давай! – сказал Перелыгин. – Я рад тебя видеть. С приездом. Только мы знаем, что он означает. Когда-нибудь, что бы ни навертела жизнь, мы вспомним эту ночь, этот полярный день, – поправился он, – эту скамейку, реку и этих проклятых комаров.
Они выпили и тут же налили еще.
– Скажи честно… – Савичев, глядел вдаль, на поворот Яны. – Сомневался, что прилечу?
– В тебе – нет. – Перелыгин поднес к лицу позолоченный стаканчик, вдыхая коньячный аромат. – А разве были основания? – спросил он, припоминая, всегда ли его уверенность оставалась неколебимой.
– Значит, сомневался. – Савичев поковырял сапогом мокрую землю. – Что теперь скажешь?
– Да не сомневался я, – повторил Перелыгин. – Но мало ли что, о чем я здесь ни ухом, ни рылом. Ни ты, ни я не знаем, что управляет нашим выбором. – Перелыгин с невинной серьезностью посмотрел на Савичева. – А сами все время между чем-то выбираем. Но мы меняемся – с этим-то не поспоришь, – значит, изменяется и выбор.
– Если ни во что не веришь, замучаешься выбирать, – серьезно сказал Савичев. – Выбором управляют разум, чувства и страсти. В разум и чувства я верю, страстям – нет. А мы, друг мой, подписали секретный протокол, скрепив его у Вальки-гадючницы своими жирными отпечатками пальцев и оттисками граненых стаканов! Мы свой выбор выстрадали. – Он насмешливо взглянул из-под очков. – Ох, чувствую, нагрешил ты здесь без меня – ишь, в философию понесло, – и чую – это Тамара. Колись, посвящай в местные нравы.
– Об этом после, – отмахнулся Перелыгин.
– Как скажешь, абориген. – Савичев разлил коньяк. – Тогда говори, – перешел он на тон ироничного трепа, – что надумал в одиночестве, как будем спасать заблудшее в городских джунглях человечество? Поведем его на янские брега? – Он глубоко