– Иными словами, продается все? – с намеренно равнодушным видом сказал Перелыгин. – «Не заводись», – велел он себе. – Где-то я уже это слышал.
Голливудское лицо Градова осталось непроницаемым.
– Зачем так зловеще? Секреты Родины священны. Хотя… – Он понимающе ухмыльнулся. – За пару килограммов нашлись бы желающие поделиться.
– Предают не только ради денег. – Перелыгин покосился на Тамару, но она что-то обсуждала с Карасевым за другим столом и не могла слышать их разговор. – Предают при наличии неких обязательств, – сказал он, – а если их нет? Мараем душу, ради чего – сами не понимаем.
– А как же мораль? – Лицо Градова приняло насмешливое выражение. Он откинулся на спинку стула. – Если вы предаете друга или изменяете любимой женщине, разве то не предательство, хотя с вашей стороны не было обязательств? – Он поиграл дорогой зажигалкой, щелкнул, последил за вспыхнувшим кисточкой огоньком. – Вам кажется большинство честными людьми? – Градов говорил спокойно и уверенно. – Это потому, что им не предлагали денег. Ни маленьких, ни тем более больших. – Он упреждающе поднял руку. – Давайте доспорим в самолете. Вы же приехали не сидеть серой мышкой в этой газетенке, действуйте.
Никакого другого способа понять, что кроется за неожиданным знакомством и предложением, у Перелыгина не было.
– Доспорим в самолете, – протянул он руку.
– Вот и отлично. – Градов наполнил коньяком рюмки. – Скрепим договор.
Глава четвертая
Закрыв глаза, Перелыгин сквозь наплывавшую дремоту слушал волнообразный рокот двигателей грузового АН-26. После вчерашнего мысли, так же волнообразно, отливали и приливали вместе с дремотой. Начались необъяснимые дни.
В пассажирском отсеке кроме него, Градова и Карасева, у которого, как оказалось, было прозвище Папаша, летели еще двое из горно-обогатительного комбината с соседней реки – Индигирки: председатель артели Филипп Ильич Батаков, широкоплечий, могучий, кривоногий мужик лет пятидесяти с крупной русой головой, носом картошкой, водянистыми голубыми глазами, и Виктор Пугачев, заместитель директора Горно-обогатительного комбината (ГОКа), одних лет с Перелыгиным, с веселым прищуром, светловолосый, приятной внешности. Все, балагуря, сидели с другой стороны, разложив на столе еду, источавшую ароматы. Сбоку стояла трехлитровая банка красной икры, из которой торчала длинная деревянная ложка. Перелыгин страдал, терпел шутки, но к столу не шел, дожидаясь времени обеда.
– Что ж ты, Виктор, пивка не захватил? – обращаясь