– Тащу нашего друга на улицу, но без вас ни в какую. – Он театрально помолчал. – Хочу предупредить, вы будете единственной из вчерашней компании.
Как вечером, в глазах ее что-то приоткрылось, словно занавеска, что-то вспыхнуло и успокоилось.
Допоздна всей компанией они колесили по городу, и уже поздно ночью, когда остались одни, Алла спросила:
– Ты знал, что так будет?
– Нет, – ответил Перелыгин, легко подавив желание выгодно соврать.
– Хорошо, что правду сказал. – Она погладила его руку. – А если бы знал?
– И что это изменило бы? – пожал он плечами.
– Теперь ничего не изменить, но ты знай… – Она взяла его за руку. – Меня Любка уговорила. У них подружка заболела. Говорит, пойдем, дикари с Севера летят. Я сначала не поверила. А тебя выбрала, чтобы сбежать было проще. Утром Любке позвонила, она мне: отдыхай, у них вариант – еще вина и баб сменить. Не знала: возвращаться или нет.
– Я тебя нашел бы, – сказал Перелыгин.
– Не усложняй, – попросила она. – Завтра ты улетишь, не усложняй, пусть все остается, как есть, а то плохо будет.
– Плохо, когда наутро имени не помнишь, – грубовато возразил Перелыгин, понимая, что Алла права. – Я буду помнить тебя и хочу, чтобы ты знала об этом, – сказал он, глядя ей в глаза. – Ведь неизвестно, что с нами случится через месяц, через год.
– Не надо! – попросила Алла. Она встала, оказавшись в тусклом квадрате света из ночного окна. Несколько секунд она стояла в нерешительности, потом шагнула к нему в темноту, прошептав:
– Я тоже хочу, чтобы ты меня запомнил.
Глава пятая
Полярная ночь стиснула Поселок. Мир отодвинулся, оставив вокруг холодную пустыню. Вечерами жители, будто с островка, нырнувшего в глубины космоса, наблюдали чужую жизнь на телевизионном экране.
Перелыгин в редакции правил Тамарин очерк. Он злился, но не мог сохранить авторский текст, очерк рассыпался, героя – хоть сейчас на плакат с девизом: «Вперед и выше!»
За соседним столом Алпатов таращился в окно, за которым к полудню чуть развиднелось, повисла морозная серость, чтобы через пару часов опять залить стекло черными чернилами, превратив его в грифельную доску.
– А еще утверждают, что у природы нет черного цвета, – глубокомысленно изрек Алпатов.
– Кто утверждает? А земля, а небо? – Перелыгин поднял голову, вспоминая черное небо в Сочи, Аллу и дрожащую лунную дорожку.
– Читал где-то. – Алпатов зевнул. – Если легко забываешь трудности, не красишь память черным, значит, ты в ладу с природой, у которой тоже нет черных цветов. Так, кажется.
– Ерунда. – Перелыгин, хрустнув пальцами, мечтательно возвел взгляд к потолку. – Вспоминать преодоленное – сплошное