Перелыгин ощутил какой-то ком в горле, мешавший дышать. Он осторожно высвободил голову и, взяв Тамару за руки, глядя в ее влажные глаза, как в мокрую бездну, в порыве смешавшейся жалости и ответного благодарного чувства, понимая, что совершает невероятную глупость, наперекор себе – только бы не уехать, не предложив того, что минуту назад предлагать не собирался, – сказал:
– Хочешь, поедем вместе?
Она долго смотрела на него.
– Пусть все будет, как будет. Я прилечу к тебе в гости. – Силясь вернуть бодрость духа, Тамара провела рукой по его волосам. – Если пригласишь, конечно. – И уже с нарочитой веселостью, сбрасывая ношу неприятного разговора, хорошо знакомым движением запрокинув голову, щелкнула застежкой, освобождая медную гриву. – А не пригласишь – сама прилечу. Так и знай.
Через два дня прибыл вертолет от Градова. Для Перелыгина в нем лежали мешки с рыбой и мясом, ящик армянского коньяка, трехлитровая банка красной икры, несколько коробок с тушенкой и еще какими-то консервами. Градов оставался Градовым. Перелыгин мысленно поблагодарил его, устраиваясь на сиденье.
– Тут еще для вас, – убирая лестницу и закрывая дверь, сказал второй пилот, подтягивая Перелыгину бумажный мешок.
Сверху на нем было жирно выведено черным фломастером: «Карасики от Карасика», и ниже подпись – «Папаша».
«Пижоны, – улыбнулся Перелыгин, – где я все это буду хранить – в доме пустые стены».
Им предстояло лететь напрямик около семисот километров. Закружились винты, усиливая вибрацию, «восьмерка» легко оторвалась от земли и двинулась над взлетной полосой, наклонив вниз нос, словно атакующий бык.
Спустя час они вошли в зону хребтов Черского. Из самолета Перелыгин наблюдал эти заснеженные вершины далеко внизу, а теперь горные склоны Тас-Хаятаха проплывали рядом за окном. Солнце было скрыто облаками, и мрачные серые горы выглядели особо грозными и суровыми. «Восьмерка» огибала высокие вершины, но все новые пики вставали на пути, казалось, им не было числа.
Прильнув к иллюминатору, Перелыгин думал об Иване Черском, пытаясь представить, как смог он в конце прошлого века с крохотным отрядом, с женой и сыном, пройти по этим неприступным горам. Зачем он, как Дон-Кихот, стремился сюда тяжело больным, зная, что никогда не вернется назад. Через какие-нибудь три-четыре десятилетия летчики облетели бы эти хребты, провели фотосъемку, а ученые в теплых кабинетах нарисовали бы их на картах. «Но тогда, – думал Перелыгин, – не было бы великих открытий, сделанных людьми за тысячи лет, а мы до сих пор жили бы в пещерах. Кто-то всегда идет впереди. Помнить – вот что важно. Беспамятство – то же безумие, убивает связь с миром».
В аэропорту его опять встретил Лавренюк. Пилоты помогли забросать вещи в машину. У дома Тарас передал Перелыгину ключ от квартиры.
– Зайди в райисполком к заместителю председателя Любимцеву за ордером, – сказал он и, глядя на гору