– Вот тебе дукат, а подождешь меня на том берегу, будет еще дукат.
Перевозчик любил возражать и препираться, но на такое и возразить-то было нечего. Несколько весельных взмахов – и лодка ткнулась килем в противоположный берег.
Главная церковь Парижа оказалась заперта – как и сегодня в это время суток часто бывает заперт Собор Госпожи Нашей. Стучать пришлось долго. Но вот – дверь наконец открыли. Сонный брат Кристоф с удивлением смотрел на молодого человека, судя по одежде – италийца.
– Что тебе нужно, сын мой? – спросил он.
– Помолиться мне нужно.
– Так молись.
– В церкви.
– Церковь закрыта.
– Видел. Так нельзя ли открыть?
– Зачем? Приходи утром, к молебну.
– А мне нужно сейчас.
– Поздно, сын мой.
– Ты – архиепископ?
– Архиепископ спит.
– У тебя есть ключи от церкви?
Кристоф рассердился.
– А хоть бы и были! Я что тебе, сын мой, слуга, что ли? Мало нам развратного Бенедикта, еще и прихожане наглеют, стыд потеряли! Спать надо по ночам! Понятно? Все, иди.
Он собрался уж было захлопнуть дверь, но Бенедикт поставил ногу между дверью и косяком.
– Это несерьезно, – сказал он.
– Что несерьезно?
– Двери Дома Божьего, падре, должны быть открыты для всех, кто испытывает потребность войти.
– Они и открыты – днем.
– В любое время.
Кристоф рассердился еще пуще. Спесивая кровь взыграла в нем – младший сын военного, внук и правнук победоносных рыцарей, благородный – вынужден разговаривать среди ночи с каким-то италийцем, по виду простолюдином, с порочным лицом, при лунном свете – какого дьявола!
– Сейчас я позову слуг, – сказал он, – и тебе влепят по шее.
– Да? – задумчиво произнес Бенедикт. – Ну, что ж. Не получилось по-хорошему – стало быть, перейдем к административным мерам.
– Да, иди, жалуйся! Кардиналу какому-нибудь, папскому прихвостню!
– Это ни к чему. Моих собственных полномочий хватит, чтобы приструнить невежду.
Кровь ударила Кристофу в голову.
– Ах ты наглец! – сказал он. – Полномочия? Я тебя сейчас…
Вытащив правую руку из-под мантелло, Бенедикт поднял ее к самому носу Кристофа. Лунный луч отразился от одной из граней перстня и на мгновение ослепил аббата. Кристоф отшатнулся, завороженно глядя на перстень, а затем упал на колени перед Бенедиктом