– Может быть, ты объяснишь мне, что произошло?
Девушка повернулась к нему, вскинув брови:
– Объяснить? Ты получил то же, что и я. Другое дело, впустишь ли ты эту информацию в свое сознание или нет.
Но Эдуард ничего не ответил. Роза не стала переспрашивать. Отец должен был сам прийти к пониманию, иначе он просто передаст эти сведения доктору Стурлссону в оправдание её психоза, а Роза уже порядком утомилась от его вопросов. И зачем она вообще ему что-то рассказывает? Чтобы просветить человечество?
Пока Роза размышляла, стоило ли ей вообще не то, что раскрывать свои секреты, а даже намекать на них, подъехал трактор. Когда Роза пришла к выводу, что, возможно, и выбора у неё не было, кроме того, как корчить из себя сумасшедшую, чтобы избежать ответственности за её весьма сомнительные эксперименты, дорожная служба быстро и профессионально расправилась с сосновой преградой, и, оттащив её на обочину, уже катила восвояси.
«Ну вот, сейчас наконец поедем!» ― подумала девушка, изрядно утомившись сидеть в машине и проголодавшись. Но машина продолжала стоять на месте.
Роза с недоумением перевела взгляд на отца. Эдуард неподвижно застыл, положив руки на руль, и, хотя его глаза были открыты, казалось, что всё произошедшее за эти десять минут пронеслось мимо него. Взгляд был направлен на какой-то объект прямо перед ним, но перед ним ничего не было. Из приоткрытых губ вытекало теплое, но едва уловимое дыхание. Никогда Роза не видела своего отца таким отсутствующим в реальности.
– Папа? ― тихо спросила девушка, но даже зрачки Ротенгофа не пошевелились.
– Отец? ― чуть более громко и строго сказала Роза, но это не изменило ситуацию.
– Эдуард! ― нахмурив брови, дочь почти кричала, но Эдуард ничего не слышал.
Она замолкла и наклонилась со своего сидения к подозрительно замершему отцу, внимательно разглядывая его лицо. Он дышал и моргал, но не был сконцентрирован на этом. Его подбородок расслаблено опустился вниз, а щеки впали ещё сильнее. Глаза едва заметно сужались, словно стараясь рассмотреть что-то невидимое перед ним, но зрачки были так расширены, что его светлые глаза казались темными. В хмурости бровей отражалась какая-то неведомая борьба. Приоткрытые губы слабо и медленно шевелились, но едва хотели выразить мысль.
«Очевидно, какой-то необычный познавательный процесс, ― заключила