И ничто не нарушило краткий минутный разговор Елены с Андреем. Весь эфир замер в смущении. Только после их разговора, спустя минуту, раздался в наушниках голос командира полка:
– Капитан Черненко, я тебя за это хулиганство в эфире с дежурства должен снять. Но не снимаю… Объявляю нестрогий выговор. Понял… А с Елены Сергеевны спросу нет. Я ее понимаю. Конец связи…
10
Кому-то коньячок и осетринка
И пива запотевшего бокал.
А в речке Кокча водится маринка.
Костлявей рыбы в жизни не едал.
Тихие голоса еле слышно клокотали на дне окопа. Голоса не оперные, не манерные. Скрипучие, прокуренные.
А где-то даже женщин обнимают,
Которые не стоят ничего, ну, ни чека…
А в Файзабаде по ночам стреляют,
И пули пролетают сквозь окно…
Временами раздавался приглушенный смех. Кашель, а не смех. Шульгин, согревшийся, укрытый плащ-накидкой, не мог заснуть. Черное звездное небо давило ковшом. Но стоило отвернуться от звезд и закрыть глаза, как медленно наваливался ужас. Тот ужас, бояться которого раньше не хватало времени.
Шульгин с товарищами лежал на потушенном костровище. На теплой земле, где только что горел костер, на котором грели консервы и кипятили чай в металлических фляжках. Угли были выметены. Наброшена палатка. И лежали на горячем пятачке многоопытные солдаты, разметавшись под бушлатами, зная, что теплая от костра земля не скоро остынет под их телами. И Андрей ворочался с боку на бок, мучаясь и представляя, что какой-нибудь забытый уголек сейчас прожжет сухую ткань, и вновь вспыхнет и заискрится бушующий вездесущий огонь, подобный тому, пожравшему вертолет беспощадному пламени.
Шульгин мысленно отмахивался от этой совершенной глупости, беспокойно ворочался, но взгляд неожиданно натыкался на черные глинистые стены окопа, и перед глазами вставали обгоревшие и смрадно пахнущие останки погибших солдат в черных потеках свернувшейся крови.
Вот ракета пошла,
Начинаем мы работу.
Лезем прямо с борта
Под огонь их пулеметов.
Вот теперь поглядим,
Кто умеет воевать?
ДэШэКа, твою афгано-мать.
Абсолютная нелепица лезла Андрею в душу. Красная, похожая на лопнувший помидор щека летчика. Тела солдат, катающиеся по бугристому днищу вертолета. Пустое дымное небо в иллюминаторах. Но самое страшное – расстеленная на пашне палатка, почерневшая от крови.
Шульгин и раньше знал, что погибшие ребята часто возвращаются к «афганцам» в кошмарных снах. Знал, как невыносимо тяжелы эти удручающие свидания. Это мгновенная испарина у спящих солдат. Пропасть без дна. Долгая изнуряющая бессонница. Может поэтому, сколько бы Шульгин не закрывал глаза, сдавливая их до рези, – сон не шел.
Так что ты, кукушка, погоди
Отмерять чужую долю чью-то.
У солдата вечность