Когда все уселись на плащ-палатку, Матиевский придвинулся ближе к Шульгину, приглушенно пробормотал:
– У нас, товарищ лейтенант, сегодня и Приказ, и поминки, и именины. Словно заново родились. Было бы здорово собраться после этой войны за одним столом и посидеть, поговорить по душам… До рассвета… Товарищ лейтенант, приезжайте в гости… Вы наши жизни уберегли, – Матиевский вздохнул и добавил тихо, – наши матери вам теперь обязаны…
– Ко мне первому приезжайте, – вмешался меднолицый Богунов, – я в Крыму, в своем доме живу. А в Крыму, между прочим, море… Знаете, что такое море? Слушайте, люди…
Богунов набрал полную грудь воздуха, взмахнул руками, но так ничего и не сказал.
Только закатились васильковые глаза за бруствер окопа. И захрипела шорохами эфира радиостанция.
– «Метель-один», «Метель-один», вызывает Большое хозяйство, прием!
«Большим хозяйством» называлась станция оперативного дежурного в полку, предназначенная для связи командира полка со службами, оставшимися на основной базе. Сейчас эта станция была в ведении дивизионного генерала. Шульгин с удивлением пододвинул радиостанцию поближе. Оперативный дежурный никогда не выходил на прямую связь с младшими офицерами.
– Большое хозяйство, «Метель-один» на связи.
– Метелюшка! – ворвался вдруг в эфир взволнованный женский голос. – Слава Богу, ты живой, бедовая моя головушка!..
9
– Ленка, открой же ты, наконец, – звенели за дверью перебиваемые оглушительным стуком голоса медсанбатовских девчонок.
Они ввалились в комнату женского модуля растрепанные, взбудораженные.
– Ты что, дуреха, совсем ничего не знаешь, – затараторили они наперебой.
– Две «вертушки» сбиты…
– Только что ребят привезли для «Черного тюльпана»…
– Мамочки, ничего от них не осталось, одни кусочки… Никого не узнать!..
– Раненых много. Тяжелые. Вертолеты с ними уже в воздухе…
– Что там творится, что творится!..
– Игорь Иванович, приказал тебя срочно в операционную вызвать…
– А ты с ума сошла!.. Занавесилась… Сидишь в темноте…
– Ой, что это с ней, девчонки?..
– Ты куда, ненормальная?..
Они разлетелись в стороны от рванувшейся к выходу Елены. Задрожали стены, и разорвались бумажные обои у косяков от хлопнувшей с треском двери. Упала со стола с жалобным звоном фарфоровая китайская чашка.
– Ой, девчонки, ну, мы и дуры старые, – глухим шепотом сказала одна из девушек. – У Ленки же Шульгин на первой паре подорвался.
Елена летела, не разбирая дороги. Лицо у нее пылало. В голове стоял страшный гул, сквозь который пульсировала ужасная мысль: он погиб, погиб, погиб…
От этой кошмарной мысли не хотелось жить, слабело все тело, и сердце, казалось, каменело и едва билось ледяными толчками.
Елена влетела в подземелье файзабадского